Крутящееся жерло сузилось, будто сложило губы трубочкой, и стало засасывать воздух. Вместе со звездами. Они срывались с неба, выстраиваясь в покорную цепочку, и одна за другой ныряли в воду, бесследно растворяясь в красной мути. За звездами в бездну так же послушно потянулись лошади с повозками, дома, бревна, дороги, люди…

Когда на небе не осталось ни одной звезды, а в мире – ни одного живого существа, лишь голая немая тьма, в разверстую дыру медленно спланировала красная луна, покачалась на воде и, снова превратившись в кровавый плевок, без звука пошла вниз, таща за собой хвост из багровых пузырей.

Следующая очередь – моя, – поняла Юля, – потому что больше ничего и никого не осталось!

Изо всех сил оттолкнулась носками от перил моста и прыгнула на берег. Уже почти достигнув спасительной тверди, боковым зрением увидела, как странный мост окутался грязно-кирпичным туманом, сам превратился в туман и тоже втянулся в черную бездну.

Наконец она очутилась рядом с полной бочкой, зачерпнула воды и понеслась назад, к плотникам, стараясь не расплескать тяжелую бадейку.

Мужиков на бревнах не оказалось, зато у самой кромки полукругом стояла изрядная толпа, понуро и молчаливо разглядывая что-то на земле. Чуть поодаль истекал серыми гнойными нарывами мокрый железный короб – кессон. Видно, только что подняли со дна.

Как и все вокруг, Юля знала, что в этих страшных ящиках на самом дне рабочие ставят опоры нового моста. Воздух подают с берега той самой помпой, что дышит как чахоточный великан. Внутри кессона мужики вынимают грунт, крепят камни. Иначе – никак – глубоко, вода быстрая, дно гуляет, вот и придумали эти кессоны. Чисто – гробы, даром что железные. Каждый раз, когда рабочие идут в кессон, кресты целуют и с белым светом прощаются: не ведают, вернутся ли.

В толпе, мертво застывшей, будто замороженной, вдруг возник странный звук, похожий и на всхлип умирающего зверя, и на сип уставшего рыдать младенца. Звук вырвался из-за спин, повибрировал над головами и ухнул вниз, наземь, мгновенно налившись горем и превратившись в истошный бабий вопль.

– Что случилось? – толкнул Юлю в бок подбежавший из мастерских мужик.

– Что-то, – проворчал вместо нее, не оборачиваясь, лишь чуть сдвинувшись в сторону, один из стоящих. – Не видишь, что ли?

На земле лежали пять тел. То, что это именно мертвые тела, а уже не живые люди, было видно по неловко запрокинутым головам и жуткой неподвижности костенеющих конечностей.

– Кессонщики? – выдохнули сзади.

– Они, – кивнул мужик. – Грунт в кессон ворвался, вот и…

– Выжил кто?

– Куды там. Из двадцати восьми человек только пять и подняли. Остальных Нева приняла.

– Правильно старики говорили, нельзя тут строить, – сплюнул давешний плотник. – Мост-оборотень здесь стоял, а на дне…

Юля уже не слушала. Растолкала крепкие спины, упала на колени перед лежащими телами.

– Муж в кессоне был? – спросил кто-то.

Она не ответила. Переходила от тела к телу, вглядываясь в обезображенные водой и удушьем вспученные фиолетовые лица. Первое, второе, пятое…

– А где Роман? – беспомощно обернулась она к толпе. И объясняюще заторопилась: – Он – инженер, сегодня первый раз опускался, хотел сам посмотреть…

– Земля пухом, – перекрестился пожилой мастеровой.

– Какая земля? – взвилась рыдающая растрепанная баба. – Откуда там земля? Утянуло наших кормильцев в самую преисподнюю, и могилку не найти, и батюшка не отпоет… – снова взвыв, она ткнулась головой в землю и заскребла ее, утоптанную и сухую, ногтями, будто хотела прорыть ход вглубь, под реку, в иные миры, так безвременно и страшно отобравшие у нее кормильца.