высказать, как это всё противно.

«Влияние наследственных корней…»

Влияние наследственных корней —
заметно, впечатляюще и грустно:
мой предок – местечковый был еврей,
и я живу довольно захолустно.

«Пришло предчувствие приятное…»

Пришло предчувствие приятное,
и я поверил, идиот,
что нечто вдруг невероятное
случится и произойдёт.

«Однажды жизнь освободится…»

Однажды жизнь освободится
от заражений и опаски,
без масок будут наши лица
уже в обычной личной маске.

«Дни летят, превращаясь в года…»

Дни летят, превращаясь в года,
предвещая распад и разлом,
очень редко, совсем иногда
обдавая ушедшим теплом.

«Когда приходит увядание…»

Когда приходит увядание,
как и положено в судьбе,
родится новое страдание —
печаль о нынешнем себе.

«В будничной рабочей суматохе…»

В будничной рабочей суматохе,
в сумерках житейского колодца
многие черты своей эпохи
людям уловить не удаётся.

«Я сильно временем иссушен…»

Я сильно временем иссушен,
а также в силу безысходности
я стал почти что равнодушен
к любой текущей в мире подлости.

«С возрастом пишу гораздо тише я…»

С возрастом пишу гораздо тише я,
старческую сдержанность ценя,
кто читал мои четверостишия,
очень огорчится за меня.

«Творцом означена тенденция…»

Творцом означена тенденция,
и вышло гнусное явление:
угасла начисто потенция,
но подло тлеет вожделение.

«Готов идти я на пари…»

Готов идти я на пари,
что знаю древних знаний сливки:
душа находится внутри,
а к ночи требует поливки.

«Я говорю прозрачно и открыто…»

Я говорю прозрачно и открыто,
мне чужды дипломатии изыски:
боюсь я коллективного корыта,
давно питаюсь я из личной миски.

«Благодаря, наверно, генам чистым…»

Благодаря, наверно, генам чистым —
а гены служат качеству порукой —
я не был никогда пропагандистом,
горланом, агитатором и сукой.

«Несла убийства и контузии…»

Несла убийства и контузии
та оборвавшаяся нить
эпидемической иллюзии,
что можно мир наш изменить.

«Есть в сутках отрезок любимого времени…»

Есть в сутках отрезок любимого времени —
отменно живу я во сне:
друзья из ушедших бесплотными тенями
ночами приходят ко мне.

«Нет, в этом жанре я не пионер…»

Нет, в этом жанре я не пионер,
писали так и те, кто много выше,
однако же я первый слово «хер»
в короткое привлёк четверостишие.

«Когда вступал в законный брак…»

Когда вступал в законный брак
в давнишние года,
совсем не думал я, дурак,
что это навсегда.

«В саду сидел седой старик…»

В саду сидел седой старик,
он жить уже устал,
но животворный чик-чирик
с ветвей к нему слетал.

«Жить с веком нашим в унисон…»

Жить с веком нашим в унисон
без неприязни некой внутренней
мне помогает только сон —
ночной, дневной и даже утренний.

«Увы, я неуч неотёсанный…»

Увы, я неуч неотёсанный,
мне умный спор не по плечу,
и перед вечными вопросами
о стену лбом я не стучу.

«Совсем не помнил я открытие…»

Совсем не помнил я открытие,
давно созревшее в уме:
что не люблю я общежитие,
мне остро вспомнилось в тюрьме.

«Я веское имею основание…»

Я веское имею основание
надеяться, что жил, не множа зло,
и тихое моё существование
кому-то даже радость принесло.

«Любил я Олю, Дусю, Зину…»

Любил я Олю, Дусю, Зину,
и с Ниной баловался всласть:
я не хотел в одну корзину
все яйца класть.

«Судьбы моей густой материал…»

Судьбы моей густой материал
слепился в результате хорошо:
я много в этой жизни потерял,
однако же не меньше и нашёл.

«Увы, всему положен финиш…»

Увы, всему положен финиш,
и молча принял я, не плача,
что ничего уже не вынешь,
когда наметилась удача.

«Весьма простая держит нить…»

Весьма простая держит нить
всех тех, кто с нами хороводится:
нельзя еврея полюбить,
но уважать его – приходится.

«Мы уходим, как листья осенние…»

Мы уходим, как листья осенние