Когда Лифон встретил одного такого же бесцветного в лесу – он диву дался и не поверил своим глазам, но после короткого и неприятного знакомства едва унес от него ноги.

Затем напоролся на пятерых бесцветных в горах и поразился. Они не углядели Лифона, зато Лифон хорошенько их рассмотрел.

Но когда чуть поодаль от деревни Кривой осины троица бесцветных вышла к нему, он окончательно опешил и даже обрадовался в глубине души. «Эгей, – подумал Лифон, – да я не один. Много нас таких. Вот так да!» И он протянул им лапу, но муфли не поняли, что он с ними одного серого цвета: Лифон был укрыт цветной пудрой. Он ощерился и уже хотел сказать, что он – как и они. Он чувствует все вокруг такой же лишенной цвета шкурой. Понимает их боль. И он их не обидит. Но не успел произнести ни слова, а уже спустя секунду принужден был вскочить на краденого глифа и стремглав улететь.

Лифон сделал два горьких вывода.

Первый: цветных муфлей ему надо опасаться, но вот от бесцветных – убегать без оглядки. И второй: он был отныне чужаком и для тех, и для других.

Лифон приоткрыл дверь и выглянул в щелочку, не забывая об осторожности. Далеко ржали каняки и крокотали глифы. Здесь же, во дворе, никого не было, да и кто бы мог околачиваться за забором заброшенного жилища на окраине?

Закрыв дверь, он погрел ладонь о ладонь, подул на них и завалился на кровать. Прислушался: в углах едва слышно пошушукивались крестовики, оплетая своей паутиной пойманную бузявочку. За окном завела монотонную трель песнянка горемычная, птица грусти и заброшенных гнезд. Лифону захотелось плакать от ее унылого пения. На его счастье, причитания сразу сменили другие песни: это стайка радованков прилетела полакомиться ягодами непечалиуса.

Кто-то их спугнул? Лифон приподнялся, украдкой отогнул уголок шторы. Всего лишь молодые муфли заигрывали под вечер с юными прелестными муфлишками.

Лифон снова упал на кровать. Смотря в потолок, он продолжал стричь ушами и ловить каждый звук с улицы.

Скрипнула деревянная покосившаяся дворовая калитка. Но открыла ее даже не Лапочка с горшочком еды, а всего лишь ветер белоземья. И муфель тяжело вздохнул.

Стало совсем темно и холодно.

Лифон погасил свечи и забрался под все одеяла и покрывала. Чего-чего, а теплые одеяла и шкуры бабуша Круль запасала, видимо, на всю деревню. Муфель завернулся в них и решил дождаться глубокой ночи. Когда все уснут, он обязательно пойдет к Лапочке.

«Ну уж теперь знаю, все просто – ягоды непечалиуса, и Лапочка станет сговорчивой. Теперь будет проще ее сговорить. Хотя, – размышлял Лифон под грудой тряпья, – и в прошлый раз было нипочем. Все бы были такими глуповатыми, как эта муфлишка. Но, – мечтательно продолжал он думать, – расцвела она за то время, покамест я странствовал. Коль так, и Хомиш другой стал. Хоть бы знать, как он отнесся к тому, что я вернулся».

А ведь мог и не вернуться, если бы не папуша Вака. Бородатый хозяин пивальни был так добр к муфлю-страннику, что Лифон расчувствовался. Он давно не слышал благих слов и не вел таких славных разговоров до зари. Его давно не кормили так щедро и не поили элем от души. Лифону не хотелось покидать папушу Ваку, но тот нашел самые верные слова, которые растопили уютную печечку внутри муфля и разбудили в его бесцветной душе тепло.

Когда папушу Ваку сморили эль и бессонная ночь, он так и остался спать лицом в стол, за которым они с Лифоном просидели, болтая и откровенничая. Лифон вышел за дверь, пробрался на скотный двор и, поглядев на тоже спящего глифа папуши, развернулся и ушел. Сытый и согревшийся элем изнутри, он добрался до околицы деревни Кривой осины, вспоминая разговор и того, кто грел его душу и лапки…