– Сейчас же прекратить безобразие! – Громкий крик преподавателя военного дела и физкультуры заставил их разбежаться в стороны. Ослушаться сурового ветерана Халхин-Гола, награжденного боевой медалью, было себе дороже.

Тимофей с друзьями бросился бежать к забору, а Севка с товарищами – к открытым воротам. Перемахнув через преграду, друзья услышали от ворот гнусавый крик Рябого:

– Завтра договорим! Приходите в полдень к затопленной барже!

Великанов, ощупывая подбитый левый глаз, басовито ответил:

– Ждите! Придем, договорим!

Из-за забора неожиданно высунулась голова Федора Филиповича.

– Я вам сейчас договорю… А ну быстро по домам!

Учителя пришлось послушаться. Разошлись по домам, чтобы вновь встретиться завтра и дать отпор Севке Рябому и его дружкам…

Утром Александр чувствовал боевой задор, наспех размялся, сделал несколько физкультурных упражнений, поколотил кулаками по висящему в сарае джутовому мешку, наполненному песком, сеном и опилками, позавтракал и направился к дому Великановых. Оттуда всей компанией и пошли на берег Дона к затопленной барже, где должна была состояться встреча с переходом в драку. По пути наткнулись на большую толпу людей, которые собрались около деревянного телеграфного столба. Друзья остановились. Любопытный Максимка Плотницын не преминул спросить у бородатого мужчины в засаленной кепке:

– Что случилось, дядя?

Бородач глянул на Максимку, задрал голову, посмотрел на радиорепродуктор, закрепленный наверху столба.

– Сейчас будут передавать какое-то важное правительственное сообщение.

Максимка обернулся к друзьям.

– Может, послушаем? Севка подождет, куда он денется.

Друзья с предложением Максимки согласились, а через минуту из громкоговорителя раздался голос народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Молотова: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: сегодня в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу…»

– Война пришла, – хрипло проронил бородатый мужчина и полез доставать подрагивающими от волнения пальцами папиросу из пачки.

Голос из репродуктора продолжал вещать: «…без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие…»

Сухонькая старуха в пестром, повязанном под подбородком платке всплеснула руками:

– Господи! Беда-то какая!

Рядом навзрыд заплакала дородная женщина средних лет. Когда речь Молотова закончилась, бородач снял засаленную кепку, утер со лба пот, покосился в ее сторону:

– Будет голосить! Чего воешь, как белуга, будто мы войну уже проиграли? Сказано, что наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!

Старуха бросила на него укоризненный взгляд, тихо сказала:

– Сынок у нее на границе с Германией служит…

К берегу Дона шли молча. Севка Рябой ждал их на условленном месте, с товарищами. Только их теперь было трое. «Туго нам сегодня придется», – промелькнуло в голове у Александра Григорьева, но драки в этот раз не случилось. Севка первым протянул раскрытую ладонь Великанову, спросил:

– Слышали сообщение?

Тимофей пожал протянутую руку.

– Слышали.

– Я вот чего думаю: нам теперь не друг друга бить надо, а немцев.

С Рябым согласились все. С тем и разошлись в ожидании дальнейших событий, а они развивались стремительно. Враг наступал, части Красной армии оставили Брест, Гродно, Вильнюс, Минск, Ригу, Псков, Житомир…

В начале июля проводили на войну Андрея, старшего брата Максимки Плотницына. Провожали с песнями и плясками. Под задорные переливистые звуки саратовской гармони двадцатипятилетний Андрюха громко успокаивал мать: