В бытность мою военным пилотом я и мои собратья по вертолетному ремеслу выполняли в зонах боевых действий всевозможные задачи. В том числе занимались воздушной разведкой. Она включала в себя наблюдение не только за противником, но также контроль за перемещением и расположением собственных наземных сил. И если в маневрах или дислокации последних обнаруживались какие-либо изъяны, мы – вторые после орбитальных спутников небесные опекуны армии – исправно докладывали об этом в штаб.

Делалось это всегда на кодированных частотах. Но в особых случаях мы перестраховывались и шифровали информацию, что передавалась даже по закрытым каналам. К таким особым случаям относилось неожиданное обнаружение наших разведгрупп, которые по какой-либо причине могли демаскировать себя для наблюдателей с воздуха. Нечасто, но подобное случалось – идеальных исполнителей не бывает даже среди аккуратных рыцарей плаща и кинжала. И тогда я извещал штабного координатора разведчиков о том, что его ребята засветились. И если сами они при этом не находились в режиме полной электронной невидимости, мой предупредительный сигнал попутно транслировался и им.

Код был аналогичен тому, которым я разоблачил охотников. Количество существительных в первом предложении соответствовало количеству замеченных мной разведчиков – трем. Идущие друг за другом числа следовало плюсовать. Число, стоящее после латинской буквы – отнимать от полученной суммы. Результат вычитания – в нашем случае это «тринадцать» – соответствовал порядковому номеру в секретном штабном реестре, где были описаны ситуации, оповещать о которых командование следовало шифрованным текстом. В тринадцатом пункте данного списка – этого я не забыл – как раз и значилась «рассекреченная разведгруппа».

Насколько серьезно она рассекречена, сообщалось во втором предложении. Оно могло быть любым, лишь бы смысл его четко указывал на этап некой проделанной работы. И чем ближе она была к финалу, тем хуже обстояли дела у объекта моего наблюдения. Если бы я сказал не «Глубина погружения – дно», а «Погружение продолжается» или «Погружение на малую глубину», это означало бы, что разведчики еще не засветились полностью, а либо видны мне с воздуха, но, скорее всего, не замечены противником, либо почти не видны, но напомнить им об осторожности все же стоит…

Вряд ли сегодня военная разведка пользовалась кодами шестилетней давности. Но кто сказал, что я извещаю о пленивших меня ублюдках их командование, а не какое-либо другое? Вот почему Первый сразу же заткнул мне рот и доложил об этом своему координатору. Который, обладая более высоким уровнем доступа к секретной информации, тут же проверил, какие армейские подразделения пользуются в Зоне устаревшим шифровальным алгоритмом. И, выяснив, что никакие, заверил своих оперативников, что пленник всего-навсего валяет дурака. Или, что более вероятно, проверяет, как вы, дуболомы, на это отреагируете, и поймет, что за контора его повязала.

Третий «дуболом»… или, согласно моей персональной классификации, «дуболом» по прозвищу Второй, приковылял к товарищам, когда они уже отволокли меня и моих товарищей к главному входу и уложили рядком, очевидно, в ожидании какого-то транспорта. Этот оперативник неведомого мне спецподразделения почти не отличался от своих собратьев по группе. Столь же безликий и невозмутимый, как остальные, он прихрамывал после падения со стены и старался поменьше двигать левой рукой, которую он, судя по всему, здорово ушиб. Разговаривали охотники между собой вполголоса и так, чтобы я их не расслышал. За свою шутку я не удостоился от них даже словесного оскорбления, не говоря уж о воспитательных тумаках. В плане гуманности к пленникам эти спецназовцы являлись более чем добросовестными блюстителями Женевской конвенции. Воистину, редчайший для здешних краев тип головореза. Не чета тем чистильщикам, что изловили нас в прошлом году и не отказали себе в удовольствии намять нам бока прикладами.