Впрочем, кроме топчущегося возле корней дерева Рекса кругом никого не наблюдалось… Конечно, лес был полон насекомых, птиц, зверья, он был полон звуков, запахов, только чужеродных, опасных для меня. Тех которые могли принести гибель в любой момент.

Не мудрено, что теперь я смотрел на Рекса, как на единственное родное мне существо, связывающее с семьей и минувшими днями. Кажется, из нашей семьи лишь собака не сильно пострадала от переезда из города в эту лачугу. Рекс не только постоянно околачивался возле нас с братом, выпрашивая и поедая все, что не успели съесть мы, но и сам охотился, в том оправдывая себя как хаски. Посему я не раз видел, как он ловил мышей, ящериц, и даже ежей. А добыв пищу, пес прятался за ближайшим стволом дерева, и торопливо поедал пойманное, не то, чтобы не желая делиться, но и злобно рыча, бросаясь на нас, если мы с Сашкой пытались к нему приблизится. Таким образом, демонстрируя желания и возможность выжить вопреки всему, в том числе оспаривая мнение человека о собачьей преданности. И, очевидно, что отирался он около нас лишь по причине привычки и теплого лежака который мы ему предоставляли на ночь.

После ухода Сашки, Рекс почасту пропадал… Уходя от меня не просто на час или около того, а словно подыскивая новое место жительства, мог не появляться и целый день. Впрочем, как счастье, неизменно возвращался к вечеру. И тем спасал меня от полночного ужаса в темной, сырой, холодной лачуге, где ночами скрипела не только тесовая крыша, но и сами стены, а за ними и вовсе, что-то стонало, выло и гудело. Каждый раз я встречал Рекса горячими слезами, целовал его в морду, обнимая, прижимался к широкой груди, в том находя хотя бы на чуть-чуть умиротворение, точно в объятиях папы или брата. Пес вспять моей радости становился более холодным, сдержанным на чувства, меньше ластился и все чаще рыкал на меня, особенно ночами, когда я от холода жался к нему, теперь и не замечая едкой кислой спертости которой отдавала его густая шерсть, может потому как сам теперь пах не лучше. Он практически не отзывался на мой зов, будучи занятым какими-то своими делами, и, кажется, стал забывать собственную кличку, порой не понятливо на меня поглядывая, ровно на что-то уже ставшее чуждым ему.

Потому, когда прошло семь дней после ухода брата и я окончательно понял, что он не вернется… Пропав, как когда-то папа… А может умерев, как мама. Я решил отправиться на хутор, в понимании, что сам… Один… В горах… Не смогу… И не просто умру от голода, а сойду с ума от горя и страха, когда Рекс вот так внезапно не пожелает вернуться на ночь, найдя себе новую семью или новый дом.

Для того, чтобы не потерять своего питомца и уйти на хутор вместе, я с утра одел ему на шею ошейник, прицепил поводок. Пес уже давно не ходил на поводке. Он и до этого не больно любил всякое сдерживание его свободы, а когда мы с ним покинули лачугу, дверь которой я едва успел закрыть, резко дернул меня вправо. Да с такой силой, не больно считаясь с моей слабостью и последними днями голодания, когда кроме ежевики и орехов, толком не удалось ничего съесть. Отчего я чуть было не свалился на спину, подскользнувшись на мокрой траве, да въехав в землю пятерней, едва удержавшись на ней, громко и сердито крикнул, стараясь совладать с собственным питомцом и призвать его к повиновению:

– Рекс! Стоять! Стоять, черт ты лохматый! – теперь я, прямо-таки, ругнулся, чувствуя как тягостно дернулось и точно надорвалось у меня, что-то в районе поясницы, а пальцы вошедшие в склизкую грязь болезненно заныли от соударения с чем-то более твердым. Я торопливо дернул поводок на себя, стараясь прервать его какой-то одурелый бег вниз в направлении балки, осаживая на месте. Рекс срыву остановился, врубившись передними лапами в землю и поджимая задние, точно в попытке присесть. Его голова свершила круговое движение, очевидно, намереваясь избавиться, таким образом, от ошейника, а из открытой пасти с вывалившимся розовым языком послышался сразу свистящий хрип и рык, может он желал меня съесть и переварить, но пока не решался. Он теперь повернул голову и все еще тяжко дыша, иногда посвистывая, уставился на меня своими голубыми глазами, крупными и такими умными, словно вопрошая, чего мне надо от него.