Зато «Королек» оказался достойным заведением с постоянной клиентурой. Лес с ходу так очаровала бармена, что он угостил нас «пастушьим завтраком»: огромные ломти свежего белого хлеба, ветчина, чеддер, соленые огурчики. И отличный эль, который варили в миле от его заведения. Мы выпили по кружечке и немножко поболтали с барменом, и скоро он уже готов был тащить Лес прямиком в койку. Звали его Редж, славный малый. Не так давно умер. Удивился, когда Лес попросила разрешения спеть вечером в заведении.

– Так ты, значит, соловей, а не павлин? – Он перегнулся через стойку и подцепил край ее шарфа, расписанного павлиньими перьями. У нее и серьги были из павлиньих перьев.

– Павлин орет дурным голосом. А наша птичка поет как ангел, – заявил я и обнял Аес за талию.

Она отпихнула меня и повернулась к бармену, подтвердив:

– Да, так и есть. В Лондоне я выступаю только за большие деньги. Но для тебя, Редж, – лично для тебя – сделаю исключение. – И она завершила сделку, смачно чмокнув его в щеку.

Гитар у нас с собой не было, да и не стал бы я таскать свою басуху туда-сюда, так что мы просто… пели. Точно как в подвале клуба Trois Freres во время ночных концертов, когда каждому дозволялось встать и исполнить три песни. Если, конечно, он мог держаться на ногах. Но Лесли в те дни пила как лошадь, да и я тоже. Выпивка, наоборот, поддерживала нас на ногах.

Мы спели «Облачного принца» и «Неспокойную могилу»[7]. Я запомнил, потому что Уилл в первый же день в Уайлдинг-холле заставил нас выучить «Могилу». Знаете ее?

Публике понравилось. Редж орал всем и каждому, что мы тут по счастливой оказии аж из самого Лондона, а Лесли – вторая Дасти Спрингфилд. Ну и прочую фигню в том же духе.

Народ был в восторге и от песни, и от исполнительницы. Кое-кто впервые видел живую американку, к тому же такую крутую: павлиний прикид, кожаные сапоги, копна соломенных волос. Ну и видок у нее был! Да еще и пьяна в дрова, понятное дело, – улыбалась направо и налево, когда мы наконец допели. Посетители орали, требовали продолжения, но она смеялась и обещала в другой раз вернуться вместе с друзьями.

– Не надо друзей! – заорал какой-то верзила. – Нам и тебя хватит, одной на всех!

В тот вечер мы отхватили семь фунтов. По нынешним ценам – чуть ли не сотня, то есть почти сто пятьдесят баксов. Хватило на сигареты, шоколадное печенье и сласти, бананы, виски и несколько бутылей вина. Неплохо за три песенки.

В тот раз они пели там «Неспокойную могилу». Эштон рассказал; меня с ними не было. Песню я раскопал в Сесил-Шарп-Хаусе в Лондоне. Древняя баллада, очень мрачная. Спросил Эштона, почему он выбрал именно ее. Обычно он склонен к джигам, всяким плясовым-хороводным. Он объяснил, что хотел послушать, как Лесли подаст ее аудитории.

Я бы такую песню не выбрал. Тем более для первого выступления здесь, в деревне. Она как предвестник опасности, как предостережение. Знаете, как в детских считалочках или старинных стишках иной раз зашифровывают для памяти кулинарные рецепты, или исторические события, или последовательность улиц? «Неспокойная могила» как раз такой случай. Знак беды.

Нет, я вовсе не собираюсь обвинять Эштона в том, что произошло. Но я и правда считаю, что этой балладой он накликал несчастье.

Жаль, что меня тогда с ними не было. Я ведь единственный в группе как следует разбираюсь в фолке. У Эштона и Джона рок-н-ролльная закалка. Они легко подбирают мелодии, сильны в инструментовке, но до Уайлдинг-холла старую музыку вообще толком не изучали. Просто подхватывали любой мотивчик, который попадется, и пытались прибрать его к рукам.