Заныли костяшки пальцев, и Адер, опустив взгляд, увидела, что стискивает поводья, выкручивает их так, что ремень врезается в кожу. Она медленно расслабила руки. Вина – на совете, а не на народе Аннура. Трудно винить лавочников и прачек, ремесленников и каменщиков за то, что поверили лжи своих вождей. Ведь никто из них на севере не бывал. Они не знали Адер, не могли заглянуть ей в голову. Если кто из них и видел Малкенианов, то разве что во главе процессии, из-за толпы и цепи солдат и гвардейцев.

Теперь она это исправит, проехав городскими улицами одна. Покажет им себя.

Она глубоко вздохнула и покосилась на Лехава, гадая, заметил ли тот ее волнение. Может быть, он и наблюдал за ней раньше, но сейчас смотрел на город.

– Я не ищу смерти, – сказала она напоследок. – Но мы на войне, Лехав. Я ничего не понимаю в оружии и построениях, но знаю, что нельзя вступить в сражение без риска. Послушай моего слова, и хорошо послушай: нам не пережить этого сражения – ни тебе, ни мне, ни нашим людям, – если горожане не увидят во мне женщины, верящей в себя, в империю и в них.

– Они дурачье, – ответил солдат. – Сами не знают, во что верят.

Адер невесело покачала головой:

– Мой отец однажды сказал, и я запомнила: «Если народ глуп, значит его вожди не оправдали доверия».

Долгое время к ней никто не обращался. Она ехала серединой шумной улицы в клубящейся тишине. Встречные – лавочники, тележники, метельщики, торговцы зеленью – отводили глаза, не желая встречать ее взгляд. Ей это было не внове. Адер всю жизнь видела, что людям не по себе от ее глаз. Даже высшие министры и атрепы старались разойтись с ней, глядя мимо и ускоряя шаг при ее приближении.

Так продолжалось долго: целый город отказывался взглянуть ей в глаза. Зато люди устремлялись за ней, слетались, как птицы на крошки, держались в безопасном отдалении, перешептывались, шипели, чуть слышно спорили, десятками и сотнями отвлекаясь от дневных дел в надежде на празднество или кровопролитие.

«Пусть будет празднество», – молилась про себя Адер.

Не вышло.

К тому времени, как они добрались до дороги Богов и двинулись в сторону тяжеловесного мраморного памятника Анлатуну, от которого улица сворачивала к востоку, слух о ее появлении разлетелся по городу, и следовавшие за ней кучки людей слились в толпу. Из боковых улочек и переулков выливались все новые люди и замирали, неожиданно увидев ее, шарахались назад, умолкали. Каждый выглядел потрясенным, словно до сих пор не верил словам соседа: «Последняя из Малкенианов. Одна в городе. Едет на юг». Но изумление проходило, и толпа обступала ее плотнее.

Когда дорога Богов повернула, сердце у Адер заколотилось о ребра. Она потеряла из вида Лехава и его Сынов. Они никуда не делись, просто сгинули в человеческих волнах – так близко, что услышали бы ее крик, но едва ли сумели бы прийти на помощь. Адер начинала сомневаться в благоразумии своего решения, но сейчас было не время для сомнений. Она вернулась в Аннур. На нее смотрели тысячи глаз. Две тысячи. Пять. Не счесть. Голоса звучали громче – так громко, что она едва улавливала стук подков по широким плитам мостовой. Она с трудом удерживалась, чтобы не вытереть об одежду потные ладони, и смотрела строго перед собой, на далекое Копье Интарры.

«Хорошо хоть не взяла Санлитуна».

От этой мысли ей стало спокойнее. Что бы ни случилось с ней в растущей толпе, сын за сотни миль отсюда, в Эргаде, за крепкими замковыми стенами и под присмотром Ниры.

«Он в безопасности», – напомнила себе Адер.

И тут ударил первый камень.

Он попал ей в бровь – горячая слепящая боль чуть не свалила ее с коня. В этот момент всех сил Адер хватило лишь на то, чтобы держаться прямо. Она ничего не видела за белизной вспышки. В седле ее удержала чистая удача, благосклонность богини или сила воли. Кровь горячо растеклась по щеке. Живот сжался, взбунтовался, она уже думала, что ее вырвет. А когда сумела подавить рвоту, расслышала, что толпа раз за разом повторяет одно и то же страшное слово: «Ти-ран, ти-ран, ти-ран».