Я думал о сегодняшнем дне, об этой девушке и о том, что, скорее всего, произойди эта встреча раньше, еще до этого всего, она бы и внимания на меня не обратила. Но обстоятельства, обстоятельства…

Внезапно я услышал, как внутри темной арки кто-то шумно вздыхает, как при плаче. На улице было очень тихо, никто не ездил по улице и не ходил по тротуарам. Я еще сильнее напряг слух. Да, и правда всхлипывания, тихое втягивание соплей и глубокие вздохи. Там кто-то ревет. Я решительно отправился в арку на помощь плачущему человеку.

Каково же было мое удивление, когда во тьме внутреннего двора здания я встретил всхлипывающую официантку. Она стояла рядом с черным входом в ресторан, кутаясь от холода в какую-то огромную мужскую куртку, и держала в руках незажженную сигарету. Плакала она в воротник куртки, им же вытирая и слезы, и побежавшие сопли.

– О боже, что случилось? – спросил я.

– А, это снова вы? – узнала меня девушка, тут же прекратив плакать. – Ничего не случилось. Страшно мне просто.

– И мне, – тоже признался я.

– Я в порядке уже, правда.

– Извините, – повинился я. – Я просто подумал, что вам нужна помощь.

– Помощь нужна, – совсем по-взрослому ответила еще достаточно юная работница общепита. – Но она уже несвоевременна. Я уже сама. Как всегда сама.

И она снова заплакала. Я просто стоял рядом, думая, что, возможно, она просто хочет выговориться. Всхлипнув еще пару раз, она начала рассказывать:

– Я дочь шеф-повара этого ресторана Эмиля Боровски, Анна. Когда-то это было отличное место и отличное заведение. А потом этот астероид… Посетителей становилось все меньше и меньше. Папа долго держался, начал пить. А год назад вышел в окно. Оставил записку, что не может смотреть, как разрушается дело его жизни. Я никому не говорила, персонал держала сколько могла. Но со временем все стали уходить. Вот и получается, что веду никому не нужное дело жизни отца, хотя ни отца, ни дела уже толком нет. – И на этот раз она уже разрыдалась всерьез.

Я подошел вплотную, ее зареванные глаза испуганно расширились. Я взял ее за плечи, а затем крепко обнял. Через огромную куртку я чувствовал, как ее хрупкое тело было сначала напряжено, словно перетянутая струна. Я чувствовал, как она мелко дрожала, пробиваясь временами на судороги. Это все нервы. Но уже через полминуты она расслабилась, перестала даже всхлипывать и положила свою голову мне на грудь.

– А как же мама? – наконец спросил я.

– Ее давно нет, – коротко ответила Анна Боровски. – После смерти отца я сама стала готовить по его технологическим картам, получалось неплохо. Мой отец и правда был гением плиты и поварешки. Но теперь я осталась совсем одна. И находиться здесь становится невыносимо, и бросить не могу. Потому что тогда вообще с ума сойду от самоедства.

– Бедная, – тихо сказал я.

– Нормальная, – поправила она. – Я не жалею себя и от других жалости не жду. Просто иногда хочется об этом с кем-нибудь поговорить.

– Поэтому я и подошел.

– Спасибо. – Она мягко отстранилась и выбросила нетронутую сигарету в стоящую тут же урну. А у меня в голове созрел план.

– А что если мы с тобой проведем как-нибудь в твоем ресторане праздник?

– Праздник? – воскликнула она и расхохоталась. Вот это эмоциональные качели, подумал я, от рыданий к искреннему веселью. И все за десять минут.

– Слушай, если все у моих друзей, оставшихся в твоих уютных залах, пойдет по плану, уверяю тебя, скоро мы сможем закатить здесь грандиозную тусовку. Выстрелить напоследок, так сказать.

– Хорошая идея, – с серьезным лицом кивнула она. – Как зовут-то тебя? Ангел?

– Нет, – улыбнулся я. – Я Антон Ланге.