Наружность этого жреца была замечательно неприглядная. Его бритый череп был так сдавлен, лоб так узок, что голова по своей форме приближалась скорее к типу африканского дикаря. Только на висках, в этом органе стяжания, как называют его последователи науки, по названию современной, но более практически знакомой древним (как мы видим из их скульптурных произведений), только на висках выступали какие-то неестественные выпуклости, еще более безобразившие эту уродливую голову: вокруг бровей кожа была собрана в тонкие, глубокие морщины, глаза, маленькие и темные, вращались в желтом, мутном белке. Нос вздернутый и неправильный, с раздутыми, как у сатира, ноздрями, толстые, бледные губы, выдающиеся скулы, синеватые грязные пятна на коже цвета пергамента дополняли наружность, на которую нельзя было смотреть без отвращения. Многим она внушала ужас и недоверие. Казалось, каковы бы ни были помыслы его ума, – тело способно было их выполнить: крепкие мускулы шеи, широкая грудь, жилистые, сухощавые руки, обнаженные по локоть, указывали на натуру, способную и на громадную энергию, и на пассивную выносливость.

– Калений, – обратился египтянин к уродливому жрецу, – я замечаю, ты воспользовался моим советом и значительно усовершенствовал голос богини. Да и стихи твои не дурны. Всегда предсказывай счастье, разве только уже не предвидится никакой возможности к осуществлению доброго предвещания.

– К тому же, – прибавил Калений, – если в самом деле случится буря и если даже погибнут проклятые суда, – разве мы не предсказали этого? И разве не правда, что судам будет хорошо, если они успокоятся навеки? Об успокоении молит мореплаватель, так, по крайней мере, говорит Гораций: «Моряку не может быть так спокойно на море, как на дне его».

– Справедливо сказано, Калений. Хотелось бы мне, чтобы Апекидес научился у тебя мудрости. Но мне надо поговорить с тобой относительно его и разных других предметов. Не можешь ли ты принять меня в менее священном месте?

– Конечно, – отвечал жрец, проводя его в одну из небольших келий, помещавшихся вокруг решетки.

Там они уселись у маленького столика, уставленного блюдами с фруктами, яйцами, холодным мясом, сосудами с превосходным вином. В то время как приятели стали угощаться, занавеска, задернутая в дверях, выходивших во двор, скрывала их из виду, но вместе с тем заставляла их или разговаривать тихо, или же не говорить никаких секретов. Они выбрали первое.

– Ты знаешь, – начал Арбак тихим, едва слышным голосом, так он был мягок и глух, – что я всегда имел склонность к молодежи. Из их гибких, не сложившихся умов я удобнее всего могу создавать себе орудия. Я гну их, скручиваю, леплю, как мне угодно. Из мужчин я делаю себе приверженцев и слуг, из женщин…

– Любовниц, – подсказал Калений, и противная улыбка разлилась по его невзрачным чертам.

– Да, не скрою – женщина главная цель, высшее стремление души моей. Подобно тому, как вы откармливаете жертву на убой, так и я люблю воспитывать жертв, предназначенных для моего наслаждения. Мне нравится образовывать их ум, лелеять расцвет их скрытых страстей, чтобы созрел плод по моему вкусу. Ненавижу ваших готовых, уже созревших куртизанок. По-моему, истинная прелесть любви заключается в постепенном, бессознательном переходе от невинности к страсти. Таким образом я не боюсь пресыщения. Любуясь свежестью и непорочностью других, я поддерживаю свежесть своих собственных ощущений. Из юных сердец моих жертв я черпаю те материалы, которые служат мне для обновления моей собственной молодости.

Но довольно об этом, перейдем к делу. Тебе известно, что несколько времени тому назад я встретил в Неаполисе Иону и Апекидеса, – брата и сестру, детей афинян, переселившихся в Неаполис. После я сделался опекуном молодых людей. Я добросовестно исполнял свои обязанности. Юноша, мягкий и послушный, легко поддался моему влиянию. После женщин я более всего люблю воспоминания о моей древней отчизне. Я люблю сохранять и распространять в далеких странах (быть может, до сих пор населенных ее колонистами) ее мрачные, мистические верования. Служа богам, я вместе с тем нахожу наслаждение морочить людей. Я посвятил Апекидеса в великую веру Исиды. Я открыл ему некоторые чудные, таинственные аллегории, скрывающиеся в ее культуре. Я возбудил в душе его, особенно склонной к религиозному чувству, тот энтузиазм, который создается пылким воображением. Я ввел его в вашу среду, и теперь он один из ваших.