Ее обколотое во всех точках лицо тридцатилетней женщины громоздилось на пятидесятилетней шее.

Со всеми остальными частями тела дело обстояло примерно так же.

Утянутая трусами замечательная (когда в одежде) попа и большая грудь в поддерживающем бюстгальтере соседствовали с отекшими, в венозных ручейках ногами, скрыть которые не помогали даже дорогие сетчатые колготки в плотную паутинку.

Она ведь, сука, не хочет вальс для бабушек разучивать, она тут латину танцует!

А еще она беспрерывно смеялась, как девушка на выданье, и этот искусственный смех бесил меня куда больше, чем ее водитель с лицом дебила, бегающий за ней по клубу с сумками одежды для йоги, тренажеров и танцев.

Вероники было всегда слишком много. Какая-то кипучая, неуемная энергия, не находящая себе применения в других местах, оседала вся здесь, в клубе, аккумулируясь в том небольшом пространстве, которое хоть как-то сохранялось между нами.

Но Вероника Андреевна была одной из самых «сладких» клиенток, она проводила в клубе все дни, за исключением тех двух, в которые у меня был выходной.

Гребаный случай, какая преданность!

После того как сет был закончен, я еще долго стоял под душем, чтобы смыть с себя приторный запах ее духов.

Сдавая бледным, едва стоящим от усталости девушкам на рецепции свою пропускную карточку, я вдруг услышал за спиной:

– Тебе дело Селезневской, наверное, надо?

Сначала я даже и не понял, о чем речь. В голове стучали только два слова: «жрать» и «спать».

Я обернулся, Гриша с кривой улыбкой смотрел на меня выжидающе. Какие-то глаза у него стали не такие, будто болит у него что!

– Не понял?

– Ну, Алиса Селезневская, она же типа к тебе теперь записывается…

Гриша скосился на девушек, но те уже спешно собирали свои сумки и не слушали нас.

– А… давай завтра обсудим!

У нас же здесь все не просто.

На каждого клиента заводится отдельная папочка, в которую мы обязаны скрупулезно вкладывать записи об их успехах. Они, правда, на фиг никому не нужны, эти папочки, потому что вышестоящей инстанции, которая их изучает, нет и быть не может. Но понты здесь превыше всего.

В общем, так: пока ты ведешь клиента, ты, и только ты, ведешь и его папочку. Если клиент переходит к другому преподавателю (это случается, но не часто), то коллега обязан передать тебе личное дело клиента, которое запирается на ключик в шкафчик с такими же вот папочками. Если вдуматься – полный бред…

Я понял: папочка – лишь повод, чтобы поговорить о случившемся. Но говорить мне было нечего, а что там произошло у них на самом деле между собой – так мне это, повторюсь, вообще не интересно!

Мы вышли на улицу.

Гриша закурил и встал передо мной вопросительным знаком: мол, ну поделись со мной ощущениями, чувак…

Делиться мне было особо нечем. Баба как баба. Наличие третьей груди я у Селезневской пока что не обнаружил.

Жрать и спать, все…

Я пожал ему руку и направился к машине, но он продолжал стоять, прожигая мне взглядом спину.

И я обернулся.

Нет, мне не показалось: мой товарищ, всегда такой активный, сыплющий шутками и анекдотами, обладающий ценным в нашей работе умением вот так запросто отряхнуться от них ото всех и моментально забыть их душные глаза и выносящие мозг речи, сейчас выглядел грустным и потерянным!

Ладно, Алиса Селезневская, я подумаю о тебе завтра, а сейчас поскорее бы добраться до дома.

Заурчал двигатель, я включил щетки. Дождь капал не сильный, но какой-то грязный, и все лобовое стекло машины быстро покрылось подтеками.

Я видел, что Гриша тоже завел машину, но уезжать не спешил, может, звонил кому, а может, просто сидел и думал.