Танцы, йога, тренажеры, пилатес – в первый месяц я ходила на все подряд! Это так рекомендуют здесь. Мол, сначала на групповые занятия походите, определитесь, что вам ближе, а потом уж и к индивидуальным сетам можно переходить. Избегала я только бассейна – брезгую, да и швов своих стесняюсь…

Поначалу-то я даже спать стала лучше.

Но, не успев толком обрадоваться новым знакомствам, быстро поняла: я и здесь чужая.

Плевали они и на меня и на мои картины.

И тех и других интересовало только одно – своя или искусственная у меня грудь.

Своя, своя, у меня все свое – и снаружи, и внутри, а как может быть иначе?!

Вчера я поругалась с Николаем Валерьевичем.

Он настойчиво, до омерзения терпеливо, так, будто сверло в мозги вкручивал, звал меня ужинать в ресторан.

Конечно, там подразумевалась компания. Чистенькие дядечки возрастом около пятидесяти – шестидесяти.

К концу вечера, когда поплывут в сытом блаженстве их жирные рожи, пепел от сигар гадкой перхотью будет сыпаться на их пиджаки. А других людей в его окружении почти нет.

А ведь я ему еще третьего дня говорила: не тронь субботу, на субботу у меня Ада!

«Ну что поделать? Давай и Аду с нами позовем!»

Вот только самой Аде это никаким боком не нужно.

Ада была моей двоюродной сестрой и единственным в мире человеком, которого мне хотелось видеть если не часто, то всегда с удовольствием.

С ней мы были, что называется, «на одной волне». Существовали параллельно, не мешая, но уважая, а когда это было действительно необходимо – помогая друг другу.

Сестра была тем человеком, который на самом деле понимал, что не за длинным рублем, не за крышей над головой я погналась, когда приняла предложение Николая Валерьевича.

К нашим отношениям она всегда относилась вроде как сдержанно, но так, словно бы оберегала их, словно им покровительствовала.

Они познакомились в больнице, когда Ада меня навещала.

Да, вчера Николай Валерьевич, похоже, не на шутку обиделся!

Я достаточно резко объявила ему, что очень хочу пойти на вечеринку в фитнес-клуб, куда заранее пригласила сестру. На самом-то деле я не хотела вообще никуда идти, но если выбирать из двух зол – то в ресторан мне хотелось значительно меньше.

Я опоздала.

Ада, моя суперпунктуальная Ада, как дура, двадцать минут просидела на парковке в своей машине!

Но моей вины в этом не было.

Из-за страшной аварии на дороге образовалась пробка. Какой-то пьяный козел не справился с управлением, врезался в автобусную остановку и сбил сразу нескольких детей-инвалидов, группу которых куда-то собирался везти их сопровождающий.

«Скорая», менты, уличные зеваки. Для объезда места трагедии была оставлена только одна полоса движения. Вечером об этом ужасном происшествии сообщили во всех новостях!

Вообще-то я обожаю опаздывать, но только не к Аде. Она, конечно, прямо не скажет, но когда бывает чем-то расстроена, то всегда чуть сдвигает свои красивые брови, целует без теплоты, едва прикоснувшись к щеке, и мало говорит. А я люблю ее голос, переливчатый, глубокий, с такой непостижимой тайной глубиной.

Встретить на дороге свадьбу – к долгой и счастливой жизни, встретить катафалк – к несчастью.

Но только не для меня, на меня не действуют никакие приметы!

Меня же здесь вообще не должно быть. Я должна была остаться на другой дороге, там, где рядом с обочиной теперь висит на дереве размокший венок.

Сестра вышла из машины, я подскочила к ней и, чтобы с ходу разрядить обстановку, затараторила первой: «Авария, пробка, кошмар!»

Но Ада вовсе не сердилась.

Мы подошли к клубу и закурили.

Я немного успокоилась и слушала ее то внимательно, то не очень, мысли скакали от чувства вины перед Николаем Валерьевичем до увиденной аварии, от недописанного утром гибискуса на холсте до отсутствующего в доме средства для мытья ванны и туалета, которое я вот уже третий день забываю купить для приходящей домработницы.