Клара краснеет и отпивает глоток сока. Чтобы скрыть смущение, она начинает проявлять живой интерес к окружающему.

– Расскажи ей о своих чувствах, – подсказываю я.

Но Клара игнорирует меня, как обычно. Жаль; если бы она набралась смелости, могла бы быть счастлива с Хуэй. В их случае мне даже не нужно моделировать будущее, чтобы увидеть это. Любовь – это просто: весь вопрос в том, что у человека уже есть и чего ему не хватает. Это как создать одну новую вещь, соединив вместе две сломанные.

Но Клара опять ушла в себя, замкнувшись, как раковина, и, скорее всего, упустила свой шанс, а другого у нее не будет. Наутро Хуэй, скорее всего, будет мертва, а Клара до конца своих дней будет мучиться оттого, что не сказала эти слова, и оттого, что все могло бы пойти иначе, решись она это сделать.

Не заметив этой исторической развилки, Клара вытирает с подбородка апельсиновый сок и оглядывает вагон, в котором они спали. Он большой и просторный, с поломанными поручнями и смятыми металлическими сиденьями. Сквозь пол давным-давно пробилась лиана. Ее стебель толщиной примерно с Клару так сильно давил на окна изнутри, что стекла выпали, а рамы выпучились наружу. Однако лиана какая-то странная: она светится изнутри, причем свет пульсирующий, ни на что не похожий. Стебель покрыт сотнями поперечных надрезов, как будто от топора. Но все надрезы неглубокие – скорее царапины.

Допив сок, Клара бродит по вагону, собирая свои вещи. Вообще-то, ученикам разрешается брать с собой в экспедицию лишь то, что они могут унести в одном заплечном рюкзаке, но у Клары талант – даже из минимума вещей она способна устроить полноценный беспорядок. Вот и теперь ее нож валяется под какими-то сорняками, повсюду разбросана ее запасная одежда, а записные книжки перекочевали в самые дальние уголки вагона.

– Ты видела имена? – спрашивает Хуэй, пока Клара шарит вокруг в поисках маленьких деревянных брусков для поделок.

– Какие имена?

– Они нацарапаны на металле вон там, под сиденьем, – отвечает Хуэй, укладывая свою любимую скрипку в футляр, обшитый шерстяной тканью. – Последняя группа учеников Теи. Там твой папа.

Клара взволнованно смотрит туда, куда показала Хуэй.

– Артур, Эмори, Тасмин, Кико, Рэйко, Джек, – читает она вслух. На имени отца ее голос теплеет.

Она проводит пальцем по неровным буквам имени «Джек», представляя себе отца, который вырезает их сосредоточенно, негромко напевая, как всегда за работой.

– Ему было тогда семнадцать лет, – говорю я. – Столько же, сколько тебе сейчас. Тея всегда приводит сюда новых учеников после испытания. Твой отец тогда впервые покинул деревню. Он так радовался, что Тее пришлось приказать ему успокоиться и не бегать повсюду. Твоя мама очень смутилась.

Мать – больная тема для Клары. В отличие от отца, который наполнял ее детство рассказами о своем ученичестве, Эмори очень редко упоминала об этом периоде своей жизни.

– Эмори продержалась шесть недель, а потом уволилась, – объясняю я. – Она ушла бы и раньше, если бы не твой отец.

«Похоже на правду», – думает Клара. В отличие от вспыльчивой матери, отец никогда не повышал голоса и не рубил сплеча. Он почти всегда улыбался, а когда переставал, то это значило, что кто-то поступил совсем неправильно.

Пять лет назад он и другие ученики погибли во время шторма. Клара до сих пор думает о нем каждый день.

Под именами она замечает еще надпись, скрытую сорняками. Она раздвигает их и читает:

«Если ты читаешь это, беги. Ниема похоронила нас. Она похоронит и тебя».

У Клары учащается пульс.

– Что это значит? – нервно спрашивает она.

– Это старая надпись, – отвечаю я. – Не стоит из-за нее тревожиться.