Худощавый араб в порванной одежде и с залитой кровью головой пнул Дарвина плечом:

– Ригарди у вуз алли, – произнёс он с таким хмурым лицом, словно минуту назад подрался с дроном-доставщиком.

Следовало найти укрытие как можно скорее. В Гибралтаре, который также называли «Центром мира», никогда не было безопасно, а сегодня вероятность покалечиться увеличивалась стократно. Его построили в Марокко всего семь лет назад, но за это короткое время город разросся, численность населения достигла сорока пяти миллионов, и сегодня, казалось, вышли все.

Дарвин находился на самой окраине города: на границе красного квартала и свалки по ту сторону черты. Дома здесь представляли собой небольшие, двадцатиэтажные постройки, над которыми возвышались огромные титаны мегакорпораций. И чем больше была компания, тем крупнее было здание их офиса. Ближе к центру города становилось труднее найти небоскрёб меньше сотни этажей. «Транстек», которым владел Дарвин, находился в самом центре Гибралтара и в высоту составлял тысячу двести девятнадцать метров, что равнялось двухстам сорока этажам. В ширину здание занимало сразу двенадцать кварталов.

Чтобы не стоять на пути реки из людей, Дарвин решил подняться на крышу ближайшего здания, однако передумал и направился к ближайшей автостоянке. Здесь не было ни одного целого автомобиля: все они оказались разбиты и сожжены. Это были беспилотные доставщики местных компаний, и лишь почерневшие маркировки на корпусах говорили о том, кому они принадлежат.

Позади парковки находился разрушенный стрип-клуб: из выбитого окна вырывалась наружу порванная занавеска, пластиковая дверь валялась в стороне, а вывеску с подходящим названием «Армагеддон» бунтовщики разломали на две части. Лишь голограмма девушки в красном фартуке на голое тело, передаваемая откуда-то сверху, вежливо приглашала войти.

Приближение Дарвина заставило скрипт прозрачного человека изменить своё положение.

– Тебе исполнилось восемнадцать? – спросила голограмма. – Вход в заведение только для совершеннолетних.

Проигнорировав последнее замечание, Дарвин шагнул вперёд: внутри оказалось неожиданно холодно.

Ничего из того, чем можно было поживиться, в клубе не осталось. Мародёры обнесли это место несколько часов назад, и сейчас в нём находились лишь те, кто пережидал бушующую на улицах бурю.

Повсюду валялись осколки разбитых бутылок, перевёрнутые столы, растоптанные светильники. Кажется, пытались унести даже диваны, но они были надёжно прикручены к стенам. В помещении оставался лишь ряд сидений по периметру, направленный в сторону центрального подиума с шестом.

Здесь сидели люди: несколько студентов с эмблемами гибралтарского университета на рубашках – четыре девушки и парень, – крупный, коротко стриженный мужчина с невероятно грустным лицом, делящий стол с молодой женщиной, два старика, курящих что-то мерзкое, и пара мальчишек, пытающихся найти в клубе хоть какое-то развлечение. Присутствующие общались так тихо, что разговоры людей на улице перебивали их голоса.

«Здесь должно быть безопасно, – подумал Дарвин. – Посижу тут до утра и пойду дальше».

Каждый из находившихся внутри направлялся по своим делам, когда город охватили массовые погромы, и лишь Дарвин, уже месяц живущий на улице, понятия не имел, куда брёл.

– В прошлый раз, когда начался голодный бунт, этого города ещё не существовало, – говорил один из стариков. Он обращался к своему другу с самокруткой, набитой, кажется, табаком, выращенным в канализации. – Это был конец восемьдесят восьмого, я тогда был в Милане. До сих пор помню, как мы с парнями поднялись в номер люкс отеля «Заффиро». Там мы застали какого-то сопляка с четырьмя проститутками. Им оказался младший сын из семьи де Марко, празднующий совершеннолетие.