Довела я девочку до моста в цветочный квартал и остановилась подле него, обернулась к девчонке. Дворцовая приметила, что на мосту стоят фонари цветами украшенные, и грохнулась на колени, схватившись за мои штаны, решив, что я её в проститутки продать хочу, и слёзно взмолившись, чтобы я не делала этого, она мне как угодно послужит, всё что скажу будет делать. Насилу я подняла её и слово взяла, что во всём слушаться меня будет. Взяла с земли сажу, измазала ей лицо и одежду, сказала, что сейчас она пойдёт одна в цветочный квартал и велела так поступать: ходить по задним дворам, с заднего хода в двери и окна стучаться, говорить, что погорелица осиротевшая, просить еды и воды. Чем угощать будут – брать, если будет возможность стащить, да за пазуху спрятать – прятать, да больше ушки на макушке держать и слушать: где сейчас солдаты и куда идут, только ли дворец сожгли, или дальше пошли. На глаза солдатам и мужчинам не попадаться, близко совсем не приближаться. Кто, мужчина или женщина, за руки или одежду хватать будет – вырываться и бежать. Будут предлагать остаться – отказывайся и дальше иди.

Девочка послушно кивала и трижды пообещала, что так поступать и будет. Сговорились встретиться с ней здесь же, как фонари зажигать начнут.

Сама я обулась в служанкины носки и сандали, набросила накидку, данную племянником матери-императрицы, взяла палку и прикинулась хромой старухой: шла по краю улицы медленно, да часто под окнами останавливалась, послушать о чём говорят. Обувь и носки нужны мне были, чтобы скрыть огрубевшие и почерневшие ноги – босоногую бы сразу с улиц прогнали в свой квартал, а при обуви и накидке может и твоя знакомая, может, мать знакомого.

Ни разу я до сих пор не была в цветочном квартале, знала о нём только то, что другие рассказывали. Как я и думала, солдаты после разбоя дворца понеслись в цветочный квартал, да не все пока ещё. Говорили, что генерал тот, императора убивший, ещё держит основное войско где-то и не хочет, чтобы разбегалось, да младшие чины удержаться не смогли. Пришли сюда вчера, набедокурили не хуже войны. Кто-то ещё бродил здесь бледный да похмельный, но большинство вернулось в войска. Бывшие постояльцы, осмелев утром, ругались на них во весь голос, храбрясь между собой. Но проститутки напуганы были, обсуждали: что ни день, то хуже будет, нужно прятаться или бежать, да если б было кому куда. Постояльцы их покинут скоро – крови же дворянской, или сбегут, или убиты будут. А сам генерал сюда придёт – что им тогда делать: вдруг войском всех поубивать велит?

Узнала я и полезное для себя: о Белой проститутке, дорогого сорта. Жила она отдельно ото всех и далеко не каждый к ней ход знал, да я через одну старуху за свой паёк и историю слёзную, назвав Белую проститутку проданной в детстве дочерью, выведала: о тропинке сквозь ивовую рощу. Там мосток будет – то полпути к ней. А дом её совсем не большой, за кустами жасмина. Поблагодарила я старуху, отбросила палку, да понеслась к Белой проститутке за помощью. В обуви с непривычки спотыкаясь на том мосту, чуть себе ногу не подвернула.

Дом её был может и небольшой, да всё равно поболе, где мой старик жил. Постучала я учтиво, но никто мне не ответил, только дверь сама открытой оказалась. Я вошла тихонько, бормоча слова приветствия и боясь, что опоздала и дом уже пустой. Да может и не было её никогда.

Но в одной из спален я нашла её – девушку и вправду столь прекрасную, что сложно описать: руки нежные и белые, с ноготками как из жемчуга, волосы распущенные разливались по полу чёрной рекой, глаза, как два опала ясные, взирали на меня с потрясением. Даже зная, какое смятение вызвала у неё в душе посторонняя бродяжка, как я, всё равно язык отнимался, видя перед собой её красоту.