Ночь казалась бесконечной. Мой желудок требовал своего, заявляя о своих правах, которые грубо попирались в последние дни. Но у меня ничего не было. Когда мне снова удастся поесть? Я вздохнул. На востоке появилась узкая полоска, возвещающая о приближении рассвета. Скоро наступит новый день, и, может быть, тогда мир станет другим. Конвоиры тоже говорили, что в обозримом будущем нас должны были покормить. Кто-то даже знал, где именно это должно было произойти. Они считали, что нас ведут в Бабуркин, где и разместят.

Вот мы и пришли в Бабуркин. Колонну остановили в долине или, точнее выражаясь, скорее, в низине. Разбросанное повсюду оружие и другое военное имущество свидетельствовали о том, что недавно здесь шли бои. Охранники нырнули в одно из подземных укрытий. На месте, где всего несколько недель назад располагался живописный поселок, остался один-единственный деревянный дом. Мы стали искать, где бы укрыться от ветра, сгрудились вместе, пытаясь согреться. Вдруг раздался крик:

– Идите получайте пищу!

Мы выстроились по двое. На двадцать человек полагалась одна буханка хлеба; кроме того, мы получили по одной соленой селедке на двоих. Но что это был за хлеб? Он был жестким, как камень. Кто-то крикнул:

– Хлеб замерз!

Его следовало порезать, а у нас не было для этого не только ножей, но и никакого инструмента вообще.

Я получил свой твердый как камень и холодный как лед кусочек. Я очень старался разжевать его, но безуспешно. Разочарованный, оставшийся голодным, я сунул хлеб в карман брюк. Может быть, со временем он там немного оттает. Голод заставил меня быстро проглотить холодную рыбу. Губы горели от соли, но я не обращал на это внимания. В небе засияло февральское солнце, но теплее от этого не стало. Снова немного согрелись, когда мы опять отправились в путь. Стоило остановиться хоть на секунду, как тело немедленно охватывал мороз. Новая дорога была лучше прежней. Ее явно очистили от снега, и по обочинам лежали сугробы метровой высоты.

Некоторые начали демонстрировать явные признаки усталости. Мы были на ногах уже почти полтора дня, не имея полноценного отдыха, не говоря уже о нескончаемых боях последних дней. Я тоже чувствовал себя уставшим, но держался.

Наконец, примерно к полудню, мы вошли в новую долину. Это место называлось Большая Россошка. Нашу колонну остановили, и нам было сказано, что мы расположимся здесь надолго. Появившийся вдруг перед нами русский офицер выкликнул немецких офицеров. Несколько человек шагнули вперед, покинув строй, но те, на ком был камуфляж, предпочли сохранить свое инкогнито, спрятав знаки различия. Русский снова повторил вопрос. Мои солдаты пытались удержать меня. Я боролся с собой, охваченный сомнением. Интересно, какую участь русские уготовили для офицеров? И следует ли мне скрывать свою принадлежность к офицерскому составу? А вдруг кто-нибудь, когда узнают, что я офицер, посчитает, что я скрывал свое звание от страха? Ну уж нет! С тяжелым сердцем я попрощался со своими товарищами и направился к уже построившейся отдельно группе пленных. Где и когда нам доведется увидеться снова?

Повсюду, куда бы мы ни смотрели, были отрыты укрытия. Нас отвели к одному такому укрытию и заставили вползти внутрь через щель. Нас было около 60 человек, но всякое движение прекратилось, как только внутрь пролезла примерно половина нашей группы. Приглушенные голоса изнутри сообщали, что укрытие переполнено и в нем больше не было мест. Но русские помогли нам продвинуться с помощью ружейных прикладов, и через пару минут все мы уже находились под землей. Мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, места для того, чтобы хотя бы присесть, не было. Тем, что совсем обессилели, некуда было даже упасть. Ограниченное пространство в землянке было безжалостно к нам. Крики, стоны и жалобы постепенно сменились мертвой тишиной. Над единственным вентиляционным окошком был натянут брезент, защищавший обитателей землянки от снега. Внутри царила полная темнота.