– Мадам, добро пожаловать в клуб. Могу ли я быть вашим личным помощником, пока вы здесь отдыхаете? Зонтик, солнце, солнцезащитный крем, массаж, холодные напитки – что желаете?

И дама в шляпе благосклонно говорит «спасибо» и передает свою сумку Иммануэлю, а тот, когда они проходят мимо, подмигивает мне. Он хорошо на ней заработает – это как пить дать. Затем моя очередь: я иду по дорожке прямо, слегка выгибая спину, как кошка, к паре англичан, чтобы они не могли меня не увидеть. Но они не видят меня, пока мы не оказываемся в метре друг от друга, и я говорю:

– Доброе утро! Могу ли я быть вашим личным помощником…

Но я уже упустил возможность естественно возникнуть у них на пути и предложить свои услуги, чтобы они знали, что я им нужен, не зная, что они нужны мне. Поэтому я в отличие от Иммануэля не попал в такт, и поэтому мужчина останавливает меня жестом.

Напрашиваться кому-то в помощники и зарабатывать тем самым хорошие деньги разрешено один раз в день. Так что я беспокойно обегаю свои четыре ряда по двадцать шезлонгов, предлагая гостям крем и веера. Я меняю полотенца и поворачиваю зонтики вслед за солнцем, скучаю, пока оно в зените. Во второй половине дня еще больше гостей выходит на солнце, и я мажу их тела солнцезащитным кремом и кремом после загара. Сидя на спине лежащего шведа – у него целых два пояса из жира, – я наблюдаю, как Джинджер, английский пляжный мальчик, пытает удачу на дорожке. Он белее песка – притом что песок белый, как кокосовая масса в шоколадке «Баунти», – а его волосы сияют на солнце, как медь. Он красивый, этот Джинджер, но походка у него чересчур бычья, колени очень тонкие, и он совсем не излучает ловкости и легкости, которых ждут от пляжных мальчиков. Мне кажется, мальчикам следует скрывать, что они тоже подчиняются силе тяжести. Жировые пояса шведа скользят между моими пальцами. Когда я крепко сжимаю и разделяю их, чтобы можно было как следует втереть крем ему в спину, то вижу, как Цзя, китайчонок, небрежно, словно его кости и суставы еще не совсем развились, вразвалку шагает к двум немкам. Из-за выпуклого живота и узких бедер он похож именно на мальчишку – возможно, больше всех нас. Немки тут же клюют на удочку. Моя рука тонет в жире – он смыкается над запястьем. Я ощупываю внутренние органы, вытаскиваю почку и швыряю ее в небо, а потом вижу, как пускаюсь вслед за ней, точно падающая звезда или, может, чайка. Но я пляжный мальчик – здесь обязанности у меня такие.

Наступает вечер, и я сижу в раздевалке, на скамейке рядом с Иммануэлем. Кожа у него плотная и гладкая, как лакированное дерево. Он чистит апельсин и режет ножом мякоть, и аромат заполняет комнату. Солнце садится в море и сейчас висит прямо передо мной. Иммануэль дает мне нарезанную мякоть, на лезвии ножа подносит куски к моему рту: вкус твердого металла под свежей сладостью. В другой руке у него вырезные лодочки с длинным белым ошметком, безвольно торчащим посередине и держащимся буквально на волоске. Иммануэль немного разворачивает лодочки, раскладывает их на блестящие щупальца: «Полип, – говорит он и тянет за белый ошметок. – Смотри, это член», – ухмыляется он, и я тоже ухмыляюсь, а он все это разом съедает, и по подбородку у него течет сок. После этого мы замолкаем, и Иммануэль хватает мой член. Я кладу руку ему на плечо и повторяю с ним то же самое, взад-вперед. Сквозь дырку в стене солнце бросает квадратный луч на его живот. Сквозь нее я вижу море. Моя рука чувствует толчок. Брызги густого белого сока, сначала у Иммануэля, а следом у меня, окрашиваются на солнце в оранжевый цвет и падают в голубой бассейн под нашими ногами. Как будто горизонт вырастает из наших шагов. На мгновение я вспоминаю пространство, лежащее за морем. Я что-то должен сделать, чего-то достичь, пока я здесь.