– Меня один художник учил так смотреть на невразумительные произведения искусства. Нынче картины принято рисовать с ноткой сумасбродства и ахинеи. Очень модно!

– Это писал больной с нарушением зрительного восприятия. Одна из форм фотопсии из-за отслоения стекловидного тела. Он видит все вокруг таким, каким изображает на своих работах. Он уже несколько лет лечится у нас. Кладем на неделю-другую, потом отпускаем. Не буен, тих, смирен, склонен к эпилепсии, порой ему докучает мир, разбитый на углы и линии. Тогда Яков Васильевич теряет сон, аппетит и, если его не госпитализировать, может и погибнуть, столь же тихо, как и живет.

Рита в раздумьях склонила голову набок.

– И что ты от него хочешь?

– Хочу, чтобы он принял такое восприятие за норму, смирился с ней, делал иногда гимнастику для глаз и обрел радость жизни.

– То есть лечить ты его не собираешься?

– Это, увы, уже не лечится.

– А этим своим гипнозом?

– Гипноз не всевластен. Есть вещи, которые внушить невозможно. Если светлокожему, скажем, немцу, под гипнозом внушать, что он азиат, в китайца, к примеру, немец не превратится.

Грених развернул другую картину. Молча они любовались пестрыми мазками на холстах, Грених сверял даты, пристально вглядывался в изгибы и линии изображений, потом со словами: «Все ясно» – вышел из кладовой. На ходу он поймал за руку одну из медсестер.

– Я в кладовой Синцова немного похозяйничал. Будьте добры по датам его картины расставить.

– Да, Константин Федорович.

Якова Васильевича тоже спасали сеансом гипноза, на котором Рита пригодилась, чтобы подавать больному заранее приготовленные художественные принадлежности, когда тот во власти транса их попросит. Константин Федорович задался целью внушить вдохновение художнику, чтобы он настроился провести в лечебнице время за созданием своих шедевров. Обычно после плодотворной работы больному становилось легче. Прежде чем приступить, Грених долго расписывал Синцову – высокому, средних лет мужчине с согбенной спиной и втянутыми плечами, сколько всевозможных способов имеется, окромя больничной палаты и бесед с врачами, чтобы обрести радость жизни.

Рита участливо хлопотала вокруг него.

– Вы только не слушайте, Яков Васильевич, когда вам говорят, что солнце круглое. Может, и не круглое на самом деле, – ворковала она, укладывая пациента на кушетку, готовя его к сеансу, – а треугольное, как на той вашей картине, где пшеничное поле изгибается полусферой. Никто еще к Солнцу не летал и не знает наверняка, какое оно.

– Правда? – улыбнулся Синцов. А делал он это лишь в исключительных случаях.

– Еще какая! Самая что ни на есть. Вон только недавно открыли, что Земля не плоская. Так и форму Солнца скоро тоже откроют, правильную. Может, она сегодня круглая, завтра треугольная, послезавтра квадратная. Вот вы над всеми тогда посмеетесь.

Рита была счастлива видеть пример мягкого гипноза и постепенного выхода из него. Пробуждение Грених внушил Синцову в виде медленного счета от одного до десяти. Со словом «десять» Яков Васильевич проснулся умиротворенным и со множеством творческих идей в голове.

На десерт Грених оставил иностранца из одиночной палаты, Серджио Черрути – племянника чрезвычайного и полномочного посла Италии, приступившего к своим обязанностям этой зимой. После длительного лечения в Европе, не давшего никаких результатов, родственники решили принять помощь русских врачей в исследовательском институте, в котором профессора показывают удивительные чудеса науки, – о гипнотерапии неустанно писали в прессе и несколько статей успели просочиться за рубеж.