Как бы я ни хотел в свое время стереть из памяти любое напоминание о встрече с Холли, уже тогда я все-таки мыслил как ученый и понимал, что не смогу просто так отмахнуться от того случая. Притворяться, что чего-то не существует только потому, что мы не можем это объяснить, – это как раз полная противоположность науке. В своих попытках найти логическое объяснение загадке пятна от соуса я начал исследование, которое длится пятьдесят лет. Я не нашел ответов на все вопросы, зато засомневался в некоторых имевшихся у меня ответах. И я даже не предполагал, как далеко в неизведанное мне предстоит зайти.

Никогда раньше мне не встречался человек с половиной лица. Через шесть месяцев после начала моей стажировки к нам в больницу поступил Генри. Когда я впервые увидел его на больничной койке, мне было трудно отвести взгляд от того места, где полагалось быть челюсти и правой щеке. Пластическим хирургам пришлось потрудиться, пересаживая лоскуты кожи с его живота, чтобы прикрыть раны, но даже сейчас, глядя на него, мне было трудно сохранять самообладание. Он говорил медленно и немного невнятно, одной только левой половиной рта. Но пусть мне и было не по себе, Генри как будто не стеснялся и говорил со мной охотно. Сдержанно и даже невозмутимо он рассказал мне, как пытался застрелиться, и что произошло потом.

Генри было около сорока лет. Он был самым младшим в семье небогатых фермеров. Старшие братья и сестры разъехались, когда у них появились свои семьи, но Генри, хотя и женился, остался с родителями. Когда ему было двадцать три, они с отцом отправились на охоту, и неожиданно у отца случился сердечный приступ. Генри сумел донести его домой, но дома отец умер у него на руках. Матери пришлось взять на себя управление фермой. Еще несколько лет спустя от Генри ушла жена. Она забрала детей и уехала в город к своим родителям.

За десять месяцев до того, как Генри попытался совершить самоубийство, его мать слегла с пневмонией. Он отвез ее в больницу, и ее госпитализировали. Хотя мать просила Генри не уходить, он поехал домой, чтобы присмотреть за курами. Наутро, когда он вернулся, мать была без сознания и через несколько часов умерла.

Вне себя от горя Генри ушел в запой. Его мучило чувство вины за то, что он бросил маму в больнице, ночами ему снилось, что она жива, он не мог заставить себя убрать ее личные вещи, и в доме все оставалось по-прежнему. Напившись, Генри только мрачно бормотал, что «дом больше не дом». Несколько месяцев прошли в депрессии. Однажды Генри пил все утро, затем взял охотничье ружье и отправился на кладбище, где были похоронены родители.

Несколько часов он просидел на их могиле, вспоминая и представляя себе, как говорит с ними. Затем он решил, что настало время отправиться следом. Он лег на могилу, положив голову туда, где должна была бы быть грудь его матери, пристроил ружье двадцать второго калибра между ног[9] и, прицелившись себе в подбородок, большим пальцем не спеша спустил курок. Пуля прошла сквозь правую половину его лица, поразив осколками щеку и висок, но по счастливой случайности не задела мозг.

Стараясь, чтобы голос не дрожал, и не глядя на швы на щеке, я продолжил задавать Генри вопросы. «Звучит ужасно, – сказал я. – Могу только гадать, через что вы прошли. О чем вы думали в этот момент?»

На левой половине лица Генри появилась полуулыбка. «Когда я нажал на курок, – сказал он, – все исчезло. Холмы, горы позади, все, что было вокруг».

Он взглянул на меня. Я кивнул и спросил: «А что потом?»

«Потом я очутился на цветущем лугу. Мама и папа стояли там, раскрыв руки мне навстречу. Я слышал, как мама сказала папе: «А вот и Генри!». Ее голос был таким счастливым! Но потом она посмотрела прямо на меня, и выражение ее лица изменилось. Она покачала головой и воскликнула: «Ох, Генри, что же ты наделал!»