Рефлекторно отряхнув дырявые штаны, мужчина двинулся в путь, и, как по команде, всё вокруг оживилось. Дыхание перехватил ледяной ветер, будто невидимая рука палача хлыстом полоснула по груди. Метель, завывая дешёвую занудную мелодию, окружила плотным кругом, моментально парализовав пальцы на ногах и руках. Парень снова почувствовал страх и обиду. Защипало только что треснувшую губу. Он шёл спиной вперёд, чтобы иметь доступ к воздуху, оставляющему при вдохе ожоги на лёгких. Незащищённые веки непослушно застыли, а вся растительность на лице покрылась инеем и сосульками… «Зато между бровями не намерзает»12, – хотел было улыбнуться он, но лицо уже не слушалось, превратившись в маску, от которой со звоном отскакивала мелкая дробь града. Поскользнувшись, человечек смешно распластался в снегу. Всё тело горело. Он на секунду увидел какой-то проблеск в небе. И тут что-то произошло…

Дорогая. Это будет история из четырёх частей. Я знаю, что ты у меня девочка с воображением. Я знаю, что ты меня чувствуешь, как никто другой, и, дочитав все части до конца, сможешь понять, что я хочу тебе сказать. А пока что… Я тебя очень люблю! Ты мой источник внутренней силы. Моя муза. Моё счастье. Я безмерно радуюсь каждой минуте рядом с тобой. Ты у меня в крови. В сердце. В голове. Я вспоминаю тот день, когда мы сидели на набережной Поймы. Когда ты мне проколола ухо, и я сказал, что это не очень гигиенично, на что ты ответила: «Милый, мы спим вместе». Мол, всё, что внутри тебя, – внутри меня. Это ещё один пункт твоего мне доверия. Ты так близка мне. Ты часть меня. Я воодушевлён нашей близостью. Для меня это – высшая степень. Ты мой идеал. Моя та самая. Я люблю тебя, моя девочка… Моя невероятная Окси… Пусть твои сны будут прекрасны, как ты.

Искренне твой, Демьян Великих.

Вновь что-то произошло… Как обычно, с шумом и тряской, но человек слышал лишь приглушённый мутный звук. Он снова переместился в пространстве, вернее, новое пространство переместилось к нему. Глаза в этот раз были открыты, но ничего толком рассмотреть не смогли, кроме суетливой ряби. Стало теплее, и, лёжа на животе, он почувствовал, как начал оттаивать. Когда кровь наконец стала циркулировать в обычном режиме, он смог пошевелиться, но вставать совсем не хотелось. Парень был полностью обессилен. Лишь нежелание захлебнуться в луже заставило его подняться и, стоя на коленях, осмотреться. Только сейчас он осознал, что рябь перед глазами – это дождь, который высвободил его из ледяного плена. Над головой застыло что-то серое, громоздкое, словно сгустки тяжёлого, ядовитого дыма, который периодически разрывали редкие вспышки молний. По сторонам так ничего и не изменилось – пусто. Сыро. Он снова стал замерзать, но теперь уже изнутри. Будто что-то мерзкое, склизкое щупало под кожей его кости, лапало его органы, пожирая остатки надежды. В этот момент он едва рассмотрел маленький огонёк, и на лице промелькнула вымученная улыбка облегчения. Ступая по лужам тяжёлыми шагами, он дошёл до источника света, которым оказалась старая керосиновая лампа, невесть как здесь оказавшаяся. Она висела под хлипким, местами дырявым навесом, но который, тем не менее, вполне мог укрыть от непогоды и дать перевести дух. На тепло рассчитывать особо не приходилось, но руки и лицо всё же удалось отогреть. Глядя в темноту, которую дырявили, будто трассера, сверкающие капли дождя, парень остро ощущал одиночество. Пустота была как снаружи, так и внутри. Дикая, пугающая… бесконечная. А что ещё? Грусть? Тревога? Неизвестность лишь усугубляла положение, в котором он оказалось. «Да уж, не позавидуешь», – сказал он вслух. Он давно перестал бояться за свою жизнь, а иногда считал, что смерть стала бы избавлением от необъяснимых мук. По-настоящему его пугал мрак, не имеющий конца, не имеющий причин, не имеющий смысла.