Я понял, что меня понесло слишком сильно, поскольку теперь у Степана и Брониславы были уже одинаковые лица. Понял, но остановиться уже не мог. Плохо помню, что нёс дальше, помню лишь, что когда закончил, Степан залпом ликвидировал стакан нарзана и выдохнул:

– Мы вам перезвоним.

А Бронислава ничего не сказала, просто покосилась одним глазом на дверь, не спуская второй с меня. Я вышел в приёмную, обнял секретаря Алёну на прощание и покинул здание.

На набережной Фонтанки по голень в грязном снегу фотографировались жених и невеста. В небе таял след самолёта, проводя недвусмысленную параллель с моими надеждами на работу в «Голытьбе МСР».

Что ж, подумал я, хорошо, что до шутки про электрика-буддиста не дошли.

Я стригусь рекордно редко, но как только сажусь в парикмахерское кресло, сразу что-то происходит. Любая парикмахерша знает, что если мужчина идёт стричься, то он уже сожалеет о потерянном времени. Если хотя бы не развлекать его во время стрижки, то он больше в жизни не придёт. Лучшую парикмахершу из всех, каких я знал, звали Виктория, и мне нравилось называть её полным именем. Минимум макияжа, джинсовые шорты, талия и бёдра в точности как у жены кролика Роджера. Мощные желваки, скулы в нужной диагонали, умеренно широкие зубы – всё в ней было подчёркнуто круто. Виктория работала в парикмахерской на Васильевском острове, недалеко от бистро «Алиса», над которым я снимал комнату в коммуналке.

Чтобы я всегда приходил только в её смену, Виктории было бы достаточно просто стричь меня. Впрочем, при определённых обстоятельствах можно было обойтись и без этого.

Когда я в один из первых раз сел в её кресло, и она взяла в руки опасную бритву, и посмотрела из-за моей спины через зеркало, и сверкнула лезвием у моего горла, и спросила на кого я работаю, у меня просто не мог не встать.

– Это ты работаешь, – сказал я. – Я плачу.

Тогда она приступила к делу, попутно расспрашивая меня о вибрациях.

– Не правда ли интересно, – говорила Виктория. – Что во всём, что любит человек, присутствуют вибрации.

– Вибрации?

– Да, вибрации. Мы любим всё ритмичное, размеренное. Музыка, океаны, секс, рёв мотора любимой машины. Вибрации.

– Это из-за биоритмов. Мы живём в очень ритмичной среде: сутки, месяцы, времена года, эпохи. Всё пульсирует.

– Кто-то меряет время годами, а кто-то – музыкальными альбомами, – сказала Виктория, включив радио, какую-то регги-радиостанцию.

– А кто-то походами в парикмахерскую, – сказал я.

И вот Виктория берёт машинку для стрижки и вибрации наполняют мою черепную коробку. Когда машинка сменяется ножницами, я спрашиваю:

– Помнишь, что ты делала ровно год назад в этот же самый день?

– Вероятнее всего, мчалась с горнолыжного склона в Швейцарских Альпах вблизи Монтрё.

– Серьёзно?

– Конечно, нет. Я парикмахер. Так что либо я работала здесь, либо подрабатывала по вызову.

– Парикмахером?

– Разумеется.

Кончик моего правого уха летит на пол.

– А я часто вспоминаю, что делал в этот же день год назад. Это очень важно.

– И что ты делал год назад?

– Год назад я пришёл к своему товарищу, знаменитому кручёными усами, и сказал, что в будущем ему стоит позаботиться о том, чтобы стать министром культуры.

– А он что?

– Сказал, что скорее трахнется со слоном, чем свяжет свою жизнь с политикой. Сказал, скорее переедет из центра в Автово, чем станет министром культуры.

– Вот сноб.

– Ужасный сноб. Недавно не поздоровался со мной. Потом сказал, что я в тот момент был не в тренде, поскольку ел шаверму, представляешь?

– Дичь, – улыбается Виктория.

– Он сейчас ведёт литературные вечера, где современные поэты читают Маяковского. Называются «iCloud в слаксах».