Он возвратил себе сознание. Вокруг звучала знакомая музыка,

но не та, которую репетировали.

«Что с ней?» – испуганно прислушался он.

Альт пел песню стройно, весело и ровно.

Он окинул глазами оркестр. Восковая тусклость лиц исчезла, а нотные листы вот-вот вспыхнут от пламени глаз.

Лицо дирижёра ещё больше вытянулось, брови точно поредели, чёрные зрачки, огромные, боязливые, источали страх. Руки напоминали сухие ветки. Не имея сил остановить безумную и неподвластную стихию, старик старался угнаться за нею, будто она уносила его душу, оставив ему ненужное дряхлое тело. Мечи взглядов схлестнулись. Старик зло молил о пощаде.

В этот непрошеный короткий миг реальности увидел, что не дирижёр управляет оркестром, а он. Но тут же ощутил, как музыкантами снова овладевает дирижёрская воля. И не давая развиться ей, утонул в своей музыке, увлекая за собой оркестр…

Зал молчал. Сколько времени? Бесконечно… Но дальний, сначала робкий удар ладоней разорвал тишину, и уже гул, неистовствуя, летел в оркестр, раскрывая окна и двери,.

Дирижёр кланялся.

«Что вы наделали!» – восхищённо пробасил Матвей Осипович.

«Я иначе не мог».

«Вас уволят!.. Мы сразу поедем ко мне. Втроем. Я всё расскажу жене».

– Во сне или наяву? – прошептал, чуть шевеля губами. Он не мог осознать своего состояния.

Сладкий обман сна.

– Куда вы сейчас? – спросила девушка в кассовое окошко, пытаясь изогнуть головой сталь решётки.

– Окопы роем, – отмахнулся он. – Телефон… А монет нет! Понимаете, мне надо позвонить.

– В кассе нет, но я вам дам свои. В кассе нет белых монет. Их все по карманам рассовали. Считают – в них серебро… Я до сих пор вспоминаю концерт… Вот… возьмите. – Её лицо зарделось от смущения. – Наверное, теперь всегда будут играть так. Правда?.. – Из ладони в ладонь упали несколько монет.

– Дайте мне сдачу. – Он просунул в окошко червонец.

– Нет, не надо… Звоните…

Он подлетел к аппарату, положил гривенник в отверстие монетного рычага и опустил её в гулкое пустое нутро.

На противоположном конце молчали.

Слушая гудки, он шептал себе беспрерывно: «Сейчас подойдёт… Сейчас… Из коридора не слышно – дверь закрыта плотно. Занята. – Глаза ловили за окном спины товарищей. – Ещё немножко… Сейчас подойдёт…»

Колонна качнулась и исчезла из маленького, перехваченного газетным крестом, оконца.

– Деньги забыли! – закричала вслед девушка, протягивая червонец. – Возьмите!

– Да, да. А вы, правда, были на концерте? Очень страшно всё?

– Сначала боялась. Думала, остановится оркестр, а потом… Бегите!

– Я вернусь и принесу деньги. Только никуда отсюда не уходите… Я верну.

Улицу стали заполнять люди. Их становилось все больше, и скоро уже две колонны двигались навстречу друг другу. Эта, вторая, несла и везла домашний скарб, вела детей, сама молчаливая и не глядящая по сторонам.

– Вы откуда? – спросил он у шедшего мимо человека.

Ему не ответили.

– Вы откуда?

– Отсюда. – Молодая женщина с ребёнком на руках показала на соседний дом.

– Куда?

– Пока по Владимирке – ответил уже другой торопливый голос. – А там видно будет.

– Куда успеем дойти, – добавил кто-то.

Среди толпы вдруг выросли две «полуторки», на кузовах которых громоздилась мебель. У одной через задний борт свисал ствол пальмы с игламилистьями. Машины пытались бесцеремонно расталкивать людей, пронзительно сигналя. Но толпа не реагировала. И казалось, автомашины вот-вот сойдут с ума от собственного истерического воя.

Колонну догнали «полуторки».

– На машины, поротно!

Ехали очень медленно и долго, всё время пропуская вперед по дороге то гусеничные тягачи с гаубицами на прицепе, то такие же «полуторки», гружённые доверху ящиками. К вечеру их обогнал даже кавалерийский полк, тянувшийся легкой рысью, длинный, как разноцветный бесконечный шарф.