Значит, стоим мы с Чувилкой за сараем, время идёт. Мороз-лиходей нас приметил. Старец синеногий: тыща лет ему от роду, костяшки – лёд. Сперва мне за платок пальцы трясущиеся сунул: бородой-колючкой по щеке провёл. Потом и до Евдокии Ивановны добрался: под мышками стал щекотать. Мы от него в сторону, а он за нами: пришлось из-за сарая выйти.

– Что будем делать? – Чувилка меня спрашивает.

– Зубы морозу заговаривать.

– Как это?

– Ой, мороз-мороз ―

Синий перст, сизый нос.

Как пошел Микитка за дровами ―

Увидел синее пламя,

Взял его в руки – не жжется, а греет,

За пазуху положил – щекотит – стало теплее.

– И впрямь потеплело, ― Чувилка говорит.

– Ой, мороз-мороз, багровая выя —

Зубы кривые.

Ехал Ванька в таратайке,

Обгоняет хромый дед.

Бросил таратайку Ванька,

Скок-поскок, а деда нет.

Ванька красный как из баньки,

Но согрелся, дармоед.

Мороз и впрямь заслушался, буркалами своими на меня уставился, стоит как неживой.

Не знаю, как долго бы мы еще зубы морозу заговаривали, но в этот момент дверь дома открылась, и Верка с порога нам говорит:

– Какие люди, и без охраны!

– Мы… тут… гу… гуляем, ― у меня язык заплетается.

– Гуляете? Тогда заходите ко мне, погрейтесь, ― баба Вера в гости нас приглашает.

Хотела я отказаться, но про горячий чай подумала, и согласилась.

– У меня не прибрано, ― баба Вера тряпкой шкаф в прихожей обмахнула.

Я вокруг посмотрела: все блестит, к чему оправдываться? Хотя понятно: Верка чистюля – свихнуться можно. Для нее уборка – праздник! Правда, досталось ей однажды на орехи. Домового она загоняла: то под шкафом вытрет, то на шкафу, то в шкафу. Домовой терпел, терпел, а потом взял и сбросил бабе Вере на голову цветок в горшке. После этого Верка, прежде чем убираться, голову полотенцем повязывает.

Баба Вера на кухне нам чай налила и говорит:

– Собак бродячих развелось – жуть. И никому дела нет. Безобразие. На днях у меня с кухни кусок мяса украли, и как забрались: ума не приложу. Я в милицию обратилась, да милиционер наш – Андрей Петрович, говорит, кроме меня на собак никто не жалуется, а я что, не голос? Деляга из-под бугра. Я не посмотрела, что милиционер, так отчихвостила… Нет у нас порядка на поселке. Нет.

– Думаешь, собаки во всем виноваты? ― я говорю.

– Посмотри, какие у них морды хитрые, ― баба Вера отвечает, ― Идешь по улице, а они корогодом навстречу и в глаза смотрят. Жорик говорит, я мясо каждый день жарю, они чуют. Неправда. Я на шестидневке. Порядка нет, вот они сукины дети и бесчинствуют. Я знаю: это собаки с волками в сговоре скотину угоняют.

– А что у кого-то угнали? ― я удивилась.

– Нет, но могут угнать! – баба Вера поправилась, ― а что мне тогда без коровы, кровиночки моей, делать?

– Успокойся ты, Верка.

– Я без коровы по миру пойду! – баба Вера слезу вытирает,―

Ох, коровушка моя,

Марья Маревна,

с тобою баба Вера царевна,

а без тебя баба Вера

лишь королева.

Вот заголосила: ничего еще не случилось, а она воет. Что за человек?! Совсем нас Верка измучила. Совесть нужно иметь. Второй час ночи. А она нам свои бредни рассказывает. Нет, это невыносимо! Какая она все-таки назойливая бабка. Попрощались мы с бабой Верой, и пошли по домам спать. Утро вечера мудренее. Завтра ДНД снова свою нелегкую службу нести: потому что есть на поселке отдельные личности, которые у меня на подозрении, за ними глаз да глаз нужен. Но будьте спокойны: у ДНД все под контролем!

На другой день иду: пасмурно, кажется, вот-вот стемнеет. Солнце в небе – пятно. Словно девочка лапушка-малышка не в настроении: прикрыла лицо муслиновым платком, сидит – куксится. Снежок порхает: словно это на небе пьяный Пашка Сазонов отряхивается (пока шёл, извалялся): вот снег и летит.