– Ой, – сказала она, – Андрюх (она уже начала меня называть по свойски «Андрюх»), – ты, чё, в таких «тапках» пойдёшь?

Меня её заявление неприятно удивило: неужели эти туфли выглядят со стороны как «тапки»? А с другой стороны, пошла ты на… площадь Войцеха Ярузельского, там по вторникам бесплатный ужин, сама то в каких «тапках» обута? На помойке, что-ли, нашла? Я уж не стал говорить, а то некоторые дамы так болезненно реагируют на критику, считая себя неповторимыми красивыми бабами на свете. (Красоты-то, конечно, у таких баб хватает, а вот с критикой в свой адрес – терпимости надо бы поднабраться.) В дальнейшем, в наших отношениях, она не раз высказывалась в довольно бестактной форме по поводу того или иного предмета моей одежды. То у меня рубашки старые, то тренировочные тонкие чёрные трикотажные, в каких я люблю ходить дома, не то что в этой синтетической хуетени, какой завалены все магазины и рынки одежды, и от которой у меня зудит кожа, и волосы на ногах наэлектризовавшись, топорщатся как антенны, можно сигналы из параллельных миров принимать, а когда снимаю такую рубашку или футболку либо толстовку, треск и искры сыпятся с наэлектризовавшейся синтетики, как с бенгальского огня, того и гляди пожар вспыхнет. Только грубые нечувствительные гуманоиды спокойно могут носить такую хрень: у этих мэнов кожа толстая и нечувствительная, как у носорогов. Поэтому они и любят грубые незамысловатые, как тараканы в заднице, развлечения, типа футбола, хоккея и дамского пауэрлифтинга. (Хотя сейчас он называется фитнесом.)

Прошли мы – группа алкашей мимо всего дома – реально стыдуха с такими пассажирами… Хотя эти чуханы – Санёк с Антоном вперёд ушли: Санёк сумку со стеклотарой тащил, а мы с Ленкой сзади. Она ещё прижалась ко мне как родная, с понтом моя баба – молодая красивая у старого сатира со стёршимися шестерёнками в голове, на публику играет, пиздец – Иван, бросай гранату «Тигры» наступают, – идём как два придурка: она в туфлях с драными носами и я в трениках и «тапках». Хорошо хоть мотня не болталась, как у Санька, чуть ли не до колен, я за этим строго слежу, или как сейчас молодёжь ходит мотня болтается, будто в штаны наложили. Я посмотрел на идущего впереди Антона – не заревнует, спрашиваю её? Не заревнует, отвечает она. Точно, не-е, подумал я, глядя ему в спину, как он о чём-то, у них с Саньком бурый базар. Беспонтовый, пьяный, туманный, обтёрханный матюгальник. До пизды ему Ленка его типа жена: бутылку жиранули с Саньком, да помимо этого – не знай сколько залили в радиатор*. И сейчас идут в предвкушении, что посуду сдадут в «Лиге», Лена сказала, там и некондицию принимают, ещё каким- нибудь бухлом разживутся – ещё не вечер, как говорят в славном граде бумажных фантиков и ледяных дворцов королева Монсерат-Инбицу, к тому же вполне вероятно у Санька ещё деньги есть из батиной пенсии. Тем более «Андрюха» на «хвост не сядет» – Санёк ему уже пива купил. Очень удобный в этом плане попутчик, жалко только, что денег нет. Ну, а то что моя полу-шалава его приобняла для вида – не имеет значения. Она у меня – классная девчонка. Верная. Я ей доверяю. (Знал бы он, какая она на самом деле классная девчонка, верная, как лихо ноги раздвигает и за щеку берёт у первых, попавшихся в зону её внимания пассажиров. Прибил бы гвоздями на входной двери. Таких вот долбоёбов «классные верные девчонки» и крутят как хотят.) Я так начал догадываться, – на сданную посуду возьмут ещё на хате бодяги, так что, молодой человек – почти как граф Монте-Кристо, – на пиво больше не рассчитывай; такую историю нам поведал Александр Д. – романист из города Парижа, он её написал в 1847 году…