Дориан Грей вздохнул с огромным облегчением. На щеки вернулся румянец, на губах заиграла улыбка. Кризис миновал. На некоторое время он в безопасности. Он почувствовал бесконечную жалость к художнику, сделавшему такое необычное признание, и задался вопросом, способен ли он сам попасть под настолько мощное влияние личности друга. Лорду Генри свойственно некое опасное очарование, но не более. Он слишком умен и циничен, чтобы увлечься им всерьез. Встретится ли ему в жизни кто-нибудь, достойный подобного преклонения? Интересно, что еще готовит ему жизнь?

– Дориан, для меня просто немыслимо, что ты разглядел это на портрете. Неужели ты действительно все понял?

– Кое-что я заметил, – отвечал юноша, – кое-что довольно любопытное.

– Значит, ты не против, если я взгляну?

Дориан покачал головой:

– Даже не проси, Бэзил. Я не могу тебе позволить смотреть на портрет.

– Когда-нибудь ведь ты разрешишь?

– Никогда!

– Что ж, пожалуй, ты прав. Теперь прощай, Дориан. Ты – единственный человек в моей жизни, который повлиял на мою живопись. Лучшие мои работы я создал благодаря тебе. Ты даже не догадываешься, чего мне стоило в этом признаться!

– Дорогой Бэзил, в чем таком необычном ты признался? Ты всего лишь сказал, что слишком сильно мной восхищаешься. Это даже не комплимент.

– Это и не задумывалось как комплимент. Это была исповедь. И теперь я чувствую, будто чего-то лишился. Пожалуй, некоторые чувства не стоит облекать в слова.

– Я весьма разочарован твоей исповедью.

– Чего же ты ожидал, Дориан? Ведь больше ты на картине ничего не заметил? Или есть еще что-то?

– Нет, больше ничего. Почему ты спрашиваешь? Послушай, довольно твердить о своем преклонении! Это глупо. Бэзил, мы с тобой друзья, и пусть так будет всегда!

– У тебя ведь есть Гарри, – грустно проговорил художник.

– Ах уж этот Гарри! – воскликнул юноша со смехом. – Гарри целыми днями изрекает вещи невероятные, а по ночам занимается вещами сомнительными. Именно так я и хотел бы жить. И все же вряд ли бы я пошел к Гарри, попади я в беду. Скорее я отправился бы к тебе, Бэзил.

– Ты будешь мне снова позировать?

– Ни за что!

– Дориан, своим отказом ты ломаешь мне жизнь. Никому не суждено встретить свой идеал дважды. Редко кому вообще удается его встретить.

– Бэзил, мне трудно объяснить почему, но я не смогу тебе позировать никогда. В портрете есть нечто роковое. Он живет собственной жизнью… Я буду заглядывать к тебе на чай. Удовольствие ничуть не меньшее!

– Для тебя-то точно, – с сожалением проговорил Холлуорд. – Что ж, прощай. Жаль, что нельзя снова взглянуть на портрет. Хотя я тебя вполне понимаю.

Когда художник вышел, Дориан усмехнулся сам себе. Бедняга Бэзил! Как мало он догадывался об истинной причине! И как странно, что вместо того, чтобы открыть свою тайну, юноше удалось почти случайно вытрясти тайну из своего друга! Как многое он понял после его чудноˊй исповеди! Нелепые приступы ревности, безумная преданность, непомерные панегирики, странная замкнутость – теперь он все понял и проникся к художнику сочувствием. В дружбе, окрашенной любовью, всегда есть нечто трагическое.

Он вздохнул и позвонил слуге. Во что бы то ни стало портрет надо спрятать. Риск разоблачения слишком велик. Просто безумие оставлять его хотя бы на час в комнате, куда может зайти любой из его друзей.

Вошел слуга, и Дориан посмотрел на него пристально, гадая, не взбрело ли ему в голову заглянуть за ширму. Тот с невозмутимым видом ожидал приказаний. Дориан закурил, встал у окна и всмотрелся в отражение Виктора в стекле. На его лице застыла безмятежная маска подобострастия. Вроде бы можно не опасаться, однако лучше быть начеку.