С дальномера выкрикивали дистанцию до видневшегося трехтрубного миноносца.

– Тысяча пятьсот! Тысяча четыреста восемьдесят! Тысяча четыреста шестьдесят!

– Гранатой прицел семьдесят! Два патрона, огонь! – скомандовал Борейко.

В бинокль были видны всплески воды от снарядов. Миноносец продолжал идти тем же курсом, не сбавляя хода. Вдруг на нем засигналили огнями.

– Что за черт, не наш ли? – опешил Борейко.

– А что обозначают эти сигналы? – спросил Звонарев.

– Кто их знает; моряки понимают, а мы нет. Надо думать, просят прекратить огонь.

– Соседние батареи молчат. Должно быть, наш.

– Почему же идет со стороны Дальнего?

– Возвращается с моря.

– Рано еще – начало первого, и потом один… – недоумевал Борейко.

Пока разбирали – чей же миноносец, он успел подойти к «Ретвизану»и выпустить в него две мины. С Утеса видели вспышки минных выстрелов на миноносце.

– Японец, сучий сын! Огонь, три патрона, беглый огонь! – не своим голосом кричал Борейко.

С «Ретвизана» загрохотали пушки, к ним присоединились соседние батареи.

Весь берег запылал огнями, но японец уже полным ходом уходил в море, скрываясь в ночном тумане.

– Прохлопали. Обдурили нас япошки своими сигналами. Все наше незнание этих самых морских сигналов! Стреляйте по всем судам, которые ночью без огней на море увидите. Наши должны с опознавательными огнями идти, – распорядился Борейко.

– Тогда их в темноте японцы тоже заметят, – возразил Звонарев.

– Должны же моряки как-нибудь давать нам знать, что это наши суда, а не японские. Ерунда одна получается. Телефон ненадежен, сигналов нет. Пусть бы моряки дали на каждую батарею по своему сигнальщику. Тогда бы и мы их сигналы разбирали. Завтра обо всем этом по команде подам рапорт Белому, – решил Борейко, уходя с батареи.

Солдаты вернулись в каземат, Звонарев к себе. Только дежурные и дневальный тревожно всматривались в темноту ночи. Под утро поднялась тревога: на рейде обнаружились три или четыре миноносца, полным ходом уходящие в море.

Звонарев, памятуя указание Борейко, энергично обстрелял их. За Электрическим Утесом открыли огонь и другие батареи.

Концевой миноносец оказался подбитым»и запарил. В это время на Золотой горе взвилась ракета, что служило сигналом прекращения огня. Стоявшие у входа суда подошли к поврежденному миноносцу и взяли его на буксир.

– Ваше благородие, да это наш миноносец. Смотрите, с него снимают раненых на катер! – с ужасом проговорил Родионов. – Японца прозевали, а своего едва не утопили.

Звонарев чуть не лишился чувств от сознания совершенной им ошибки.

Из порта навстречу поврежденному кораблю подошли спасательные суда и начали его осторожно вводить на внутренний рейд. Сомнений больше ни у кого не было.

– Поди есть там и раненые и убитые нами. Не одна баба в деревне взвоет по мужику, которого мы сегодня загубили по дурости своей, – резонерствовал наводчик Кошелев.

Звонарев был в отчаянии. Он сознавал свою вину и вину начальства, не наладившего связь берега с флотом.

– Вы, ваше благородие, не журитесь шибко, – убеждал его Родионов. – Нашей вины тут нет, приказали стрелять, мы и стреляем. Тут и днем на море не поймешь, где японцы, а где наши, а ночью и подавно.

Прапорщик был очень благодарен Родионову за его ободрение. Солдаты молча шли рядом, изредка громко вздыхая.

– Наделали делов, напекли пирогов, только от них самим тошно, – мрачно бурчал Белоногов.

Как ни старался Звонарев уверить себя в своей правоте, это ему не удавалось. В волнении он до самого утра прошагал на батарее и, чуть наступило утро, пошел с докладом к Жуковскому.

– Стоит из-за пустяков волноваться, Сергей Владимирович, – спокойно проговорил Жуковский, выслушав расстроенного прапорщика. – На войне без ошибок не обойдешься. Надо только их учесть на будущее время. Днем, верно, все узнаем от Управления артиллерии.