Если бы мать не сошла с ума от горя и не обратилась к зачаткам «Целом». Если бы мать не сказала, что я больше не её сын. Если бы Ани-Мари смогла убедить меня тогда, стоя на коленях.

Если бы я не устроился в бордель. Если бы не увидел Баварца. Если бы не стал журналистом. Я мог долго рассуждать, кем бы стал, если бы мог выбирать; кем бы стал, если бы не череда случайных происшествий.

Память нахлёстом возвращалась ко мне, но разобрать её по полкам не выходило: слишком много слайдов прокручивалось в голове. Я наконец смог овладеть телом и отдалиться от столкновения.

Присев на бордюр, размытым глазом наблюдал, как по асфальту разливалась кровь. Снова, как лезвие, капли покатились вниз, чуть ли не разрывая кожу. Таким уставшим и больным я чувствовал себя до терапии.

Терапия, что помогала мне восстановиться. Волнения, воспоминания. Боль. Бледная кожа Ани-Мари. Как там мой сын? Как там мой Ян? Здесь ли он? Почему липкие руки? Почему привкус металла?

Оперевшись об колено, я по инерции шёл, куда мне нужно, совсем не помня, где нужный адрес. Где-то рядом, если я вижу шпиль Злитчедом. Совсем рядом зелёный прямоугольник коттеджного комплекса.

Автопилотом, с горем пополам, я дошёл до чёрных ворот, рядом с которыми стоял хиплый мальчуган. Охранник, чтоб его, который, может, месяц назад только сдал школьные экзамены.

Увидел меня, пошатывающегося, сырого дядьку, который бледный настолько, что будто прозрачный. Видел – не слишком долго, но видел – его ручки, что тяжелее члена не держали, дрогнули.

Мальчишка навёл на меня дуло автомата.

– Частная охраняемая территория! – промурчал он мне, стараясь сделать это угрожающе.

Мои прилипшие губы еле шевелились:

– Мне нужна Ани-Мари. Это моя сестра.

– Частная охраняемая!..

Не успел охранник договорить, как я выставил руку вперёд:

– Ани-Мари. Моя сестра. Живёт здесь. Муж – Коэн. Сын – Артур. Я Макс Велки. Может, не знаешь меня. Я журналист. Подъезжал к этим воротам на чёрном япошке, раритетном.

Я сдержал паузу и вздыбил брови, как бы спрашивая, понял ли он все мои слова.

– Ещё движение, и это будет расцениваться как нападение.

Видимо, не понял. У меня совсем не осталось сил даже держаться на ногах.

– Сестра моя. Ну. Что ты? – промямлил, как с полным ртом жвачки во рту.

Свалился сначала на колени, а потом пришиб голову об бордюр.

***

Свет резал глаза через закрытые веки. Я понимал, что нахожусь во сне: лёгкость в районе груди и некоторая грузность тела припечатывала меня к холодной земле, которую я практически не мог осознать, но ощущал.

Вьюга протяжно напевала, не ограничиваясь в пространстве, а на лицо будто летела металлическая стружка. Наконец я смог раскрыть глаза, увидеть окружение: знакомое, считай, родное, но в ином ракурсе.

Противоречивые ощущения, что и пугали, и давали чувство облегчения. Подобное я, плутая в вечном повторении кошмара, не ощущал никогда. Обычно сердце ломало рёбра, кончики пальцев немели, а тело было не подвластно мне.

А сейчас я будто бы мог сам строить собственную траекторию, но, словно приученный, словно собака Павлова, снова лез в те дебри, где меня ждал Баварец, Йозеф, захлёбываясь в крови.

Снег скрывал следы крови, но я и без этого знал, куда идти. За стеной падающего снега за мной наблюдала сфера. А голос повторял в голове, что пора. Шёл к столбам деревьев.

– Щенок, что гонится за собственным хвостом, – закрутился голос Йозефа в голове.

Это не было похоже на диалог нынешний. Скорее вытянутый из прошлого, что похрипывает пластинкой.

– Каким ты был, – жаловался Йозеф, – таким и остался.

– Зато я не продал собственную жопу, – раздражал своего старого друга.