– Присмотри, – повторила Аяна и проверила Илью.

Брат родился раньше срока; Аяна прекрасно помнила, как мама привезла его домой, тощего, смахивающего на скрюченную ветку, и оставила плакать на диване. С каждым днём своей невесёлой жизни Илья становился всё более странным, всё чаще кричал от боли. Детский церебральный паралич, задержка в развитии, умственная отсталость и целая стопка диагнозов в придачу, бумажек с синяками печатей.

Илья не мог даже подняться с кровати. Иногда мама принималась хлопотать над ним: меняла изгаженные пелёнки, разминала скрюченные стопы, гладила руки – сплошь кости, обтянутые кожей… Но потом наваждение проходило, и Илья оставался на диване в одиночестве.

Глаза его казались беспечными – порой Аяна даже радовалась, что он ничего не соображает, ему так проще. Но сегодня на Аяну глядели огромные черные зрачки. Илья выгибался, едва шевелясь, пытался ползти по дивану, а внутри его влажных глаз подрагивало страдание.

Может, что-то он понимает?

– Потом, Илюшка, – пробормотала Аяна одними губами, приглаживая его отросшие темные волосы. – Не сейчас.

И выскользнула из комнаты, плотно прикрыв за собой облезлую дверь. На миг пальцы задержались на дереве, почти погладили его, но Аяна вздрогнула и пошла на свет, едва пробивающийся из-под кухонной двери.

– Вы знаете, куда она пошла после школы? – вкрадчиво спрашивал мужской голос.

– Нет, – пьяно бормотала мать, и внутри Аяны расползалась чернота от этих искореженных звуков. Язык у матери сильно заплетался.

– Её позвали гулять, – вклинилась Аяна, заходя на кухню, и все лица повернулись к ней. Серые глаза мужчин обдали Аяну холодом, и она обхватила себя руками, растирая плечи. Мама, будто только этого и дожидаясь, опрокинула в себя стакан с прозрачной жидкостью и зажмурилась, поджала губы.

– Вы сестра? – спросил мужчина с синей папкой, исписывая бумаги почти без перерыва.

– Да. Спрашивайте, если надо. Я хочу помочь.

– Как вас зовут?

– Аяна.

– Так. Аяна Савкина… – он зашелестел бумагами, но Аяна оборвала:

– Нет. Я Аяна Мамедова. Это Машка – Савкина… Была.

И, наткнувшись на пристальный взгляд, объяснила:

– У нас разные отцы. Разные фамилии. У всех почти.

– Понятно. С кем девочка собиралась гулять? И где? Что-то говорила?

Аяна рассказала о последней встрече с сестрой – о дневнике с кровавой записью, о ярко-розовой курточке, о маленькой ссоре. Упомянула и про утро – как директриса отправила Машку смывать яркую помаду.

– Маруся казалась какой-то не такой, как прежде? – спросил мужчина, доверительно заглядывая Аяне в лицо. – Сильно расстроилась из-за двойки? Переживала из-за ссоры, из-за случая с директором?

– Да нет, – Аяна пожала плечами. – Двойки она всегда получала, про помаду сразу же забыла. Да и ругаю я их часто – мелкие они ещё, глупые… А мамка пьёт, ей некогда.

– Аяна! – рявкнула мать, приподнялась и снова рухнула на стул. – Что ты…

– Помолчи, пожалуйста, – скривившись, попросила та.

– Ты вообще понимаешь, с кем…

– Послушайте, – вмешался второй мужчина с полноватым лицом и сросшимися бровями. – У вас сегодня погибла дочь, а вы надрались до скотского состояния. Даже сказать ничего не можете. Сидите уж лучше и слушайте.

– Да как ты?! – задохнулась мать возмущением и ударила кулаком по столу. Зазвенели стаканы. – Как ты можешь?! Я одна всех детей воспитываю, я… Одна! Мне тяжело, да! Я имею право…

– Завелась, – выдохнула Аяна. – Я пойду. Вы только… Скажите, почему Машка… Маша под поезд попала. Что-то узнали?

– Да, – медленно произнес сероглазый, будто раздумывая, говорить ли ей. – Друзья сказали, что Маруся думала о самоубийстве, не хотела жить. И сама прыгнула под поезд.