“Почему он так на меня посмотрел?” – промелькнула мысль.

Она снова и снова возвращалась к тому моменту, когда Сальваторе наклонился к ней, чтобы поправить выбившуюся прядь волос. Как легко его пальцы коснулись её кожи, оставив за собой странное тепло. Как странно дрогнул его взгляд, прежде чем он снова стал холодным.

Камилла закрыла глаза, пытаясь стереть это воспоминание, но оно упорно возвращалось. Она вспомнила, как Сальваторе смотрел на неё – этот взгляд был слишком пристальным, слишком глубоким. На мгновение ей показалось, что он видел её насквозь, видел то, что она так отчаянно пыталась спрятать за маской спокойствия.

“Это просто его стратегия, – убеждала она себя. – Он привык всё контролировать, даже меня.”

Но её сердце не соглашалось. Оно било чуть быстрее всякий раз, когда в её сознании всплывали те несколько секунд, когда между ними что-то изменилось. Камилла вздохнула, покачав головой.

“Это не имеет значения,” – тихо сказала она себе, как будто слова могли убедить её чувства.

Она вспомнила его голос. Он был спокойным, но каким-то особенно уверенным, как будто Сальваторе умел управлять не только ситуацией, но и её собственными мыслями. Её взгляд упал на руки, сложенные на подоконнике. Почему его уверенность так странно действовала на неё? Она чувствовала себя защищённой, находясь рядом с ним, и это её пугало.

Камилла не могла позволить себе отвлечься. Всё, что имело значение, – это её отец. Его жизнь. Его спасение. Но что-то в ней сопротивлялось этой мысли. Она вспомнила, как отец всегда говорил ей, что нельзя терять бдительность, что доверие – это слабость, которой не прощают.

“Я знаю, что это слабость,” – шепнула она.

Она снова посмотрела в окно. Золотистый солнечный свет играл на доспехах солдат, и Камилла вспомнила дни, когда её отец был для неё всем: учителем, защитником, другом. Он научил её быть сильной, скрывать эмоции, всегда ставить дело выше личного. Но теперь, когда его не было рядом, она чувствовала, как внутри неё борются противоречия.

“Сальваторе… Это просто часть игры. Он не может быть ничем другим.”

Но её собственные мысли предательски выдавали её. Она вспомнила, как утонула в его глазах – тёмных, глубоких, таких же уверенных, как и он сам. Но за этой уверенностью пряталось что-то другое, что-то, что она не могла понять. Боль? Или, может быть, одиночество?

Камилла закрыла глаза и стиснула пальцы на подоконнике. “Нет. Это глупо. Я не могу позволить себе думать об этом. Всё, что имеет значение, – это мой отец. Я не должна терять фокус.”

Но воспоминание о его прикосновении, о его странной растерянности, о том, как он будто пытался что-то сказать, но передумал, не покидало её. Её собственное сердце, несмотря на все её усилия, начало потихоньку сдаваться.

Камилла почувствовала, как её щеки снова слегка запылали. Это чувство… Оно было неправильным. Непозволительным. Но как его остановить?

Она вздохнула, отстраняясь от окна, и провела рукой по волосам. “Мне нужно сосредоточиться. Отец… Я должна думать только о нём.”

Но даже эти слова звучали в её голове неубедительно. Камилла снова опустилась в кресло у окна, глядя в пустоту. Она пыталась убедить себя, что то, что она чувствует к Сальваторе, – это просто момент слабости, просто следствие их общей работы, их вынужденной близости.

Но в глубине души она знала: это не так просто. Между ними происходило что-то большее, что-то, чего она не хотела признавать.

“Я не могу позволить себе отвлечься,” – повторила она, пытаясь вернуть себе привычный порядок мыслей. Но её собственные чувства не слушались её. Они тянули её обратно, к тому моменту, когда Сальваторе смотрел на неё так, как никто до него не смотрел.