. Левин даже допускал, что «склонность к преступности» у афроамериканцев связана с их генами. По сути, он выступал против лежащего в основе американского общества принципа индивидуализма и доказывал, что о людях следует судить по особенностям тех групп, к которым они принадлежат. Иными словами, он защищал справедливость расхожих расовых стереотипов и предрассудков. Он даже предлагал подумать о дифференциации наказаний за одно и то же преступление для разных категорий людей. Фактически право представителей большинства на безопасность было для него важнее, чем право меньшинства на равное к себе отношение и уважение[307].

Отвечая своим критикам, Левин доказывал, что речь идет не о каких-либо иррациональных предрассудках, а о реальной картине преступности. Мало того, он еще яснее подчеркнул свою убежденность в ее генетической основе, ссылаясь на то, что у чернокожих выявлена более высокая доля тестостерона и что они отставали от белых по уровню интеллекта. При этом он опирался на исследования уже известных нам Р. Гернштейна, А. Дженсена и Р. Гордона. Он даже вспоминал об «африканских корнях» чернокожих и убеждал, что отмеченные свойства выработались в результате адаптации к африканским условиям, отличным от европейских, якобы способствовавших появлению иных качеств[308]. В итоге он выразил свою позицию еще четче: «Пока что никто не знает всех факторов, позволяющих предвидеть преступление, а пока они неизвестны, полезным предостережением будет раса»[309]. Позднее Левина поддержал Данеш Де Суза, подчеркнувший, что, хотя речь и шла о дискриминации, последняя имела рациональные основания и апеллировала не к биологии, а к групповой культуре. Поэтому, на его взгляд, это неверно называть расизмом[310].

Между тем, как отмечали критики, Левин, во-первых, основывал свои рассуждения на достаточно сомнительной статистике преступности, во-вторых, допускал неприемлемые обобщения в отношении афроамериканской молодежи, в-третьих, отрицал за афроамериканцами право на равное к себе отношение, в-четвертых, реифицировал «расу» как нечто целостное. Они показывали, что Левин фактически пытался оживить у общественности «негативные стереотипы» в отношении афроамериканцев, т. е. расистские чувства[311]. По сути, он подхватывал еще не преодоленную в те годы традицию американской журналистики освещать прежде всего преступления, совершенные представителями меньшинств, особенно афроамериканцами, и замалчивать преступления белых[312]. Ведь свои сведения о преступности он черпал главным образом из американской прессы.

Откровенная расовая дискриминация (режим апартеида), обосновывавшаяся такого рода научными разработками и расовыми стереотипами, практиковалась до 1990-х гг. в ЮАР. Там в 1950–1970-х гг. защитники апартеида, среди которых были ученые, деятели Голландской реформистской церкви и, разумеется, чиновники, предпочитали опираться на «культурный эссенциализм», избегая откровенного биологического расизма[313]. При этом режим апартеида в полную меру использовал оруэлловский язык («новояз»), на котором политический протест назывался «беспорядками», поддержание существующей системы представлялось «укреплением законности и порядка», а Закон о расширении системы высшего образования ограничивал права чернокожих на получение такого образования[314]. Во второй половине 1980-х – начале 1990-х гг. в Южной Африке продолжали печататься романы, стержнем которых была идея о «патологической сущности» культуры местного чернокожего населения и неспособности черных африканцев к демократии и самоуправлению. Чернокожие борцы с расизмом были представлены там исключительно «преступными элементами». Любопытно, что многие из авторов такой литературы были школьными учителями, а их романы удостаивались престижных премий и рекомендовались школам в качестве учебных материалов. Обучаясь по такого рода пособиям, местные белые вырастали в убеждении, что чернокожие африканцы не способны сами наладить свою жизнь и существовать в условиях демократии