На маленькой кухне советского многоэтажного дома его встретила обычная обстановка после попойки: какая-то толстая баба, сложив голову на руки, спала за столом, полным недопитых стопок и стаканов, грязных тарелок с остатками пищи. Видимо кто-то перевернул пепельницу и уже не в состоянии был аккуратно вытереть стол, потому как по прожжённой ещё до этого множество раз скатерти, был насыпан и размазан пепел. Заглянув в холодильник, и не обнаружив там ничего интересного, парень обратил свой взгляд на плиту. К холодным макаронам в кастрюле, которые надо разогревать, он не прикоснулся, но обнаружив в сковороде последнюю котлету, положил её на хлеб и налив себе из бутылки в стакан остатки оранжевого лимонада, предназначавшегося для запивки, принялся, торопливо, есть. Наскоро перекусив, он прошёл в ванную комнату, быстро почистил зубы и причесал слегка отросшие, пшеничного цвета волосы, попытавшись их немного уложить. Вытирая лицо ветхим, посеревшим от старости полотенцем, он услышал, как в маленькой комнате начались шевеления и даже какие-то разговоры. Подозревая, что это проснулась мать, и сейчас начнутся просьбы к нему сходить в магазин, парень как можно тише вышел из ванной, взял в коридоре свою обувь и прямо в носках вышел в подъезд, плотно закрыв за собой дверь, в которой на месте снятого замка зияла сквозная неровная дыра. Он знал, что матушка пошлёт его за сигаретами и алкоголем к знакомой ларёчнице, которая точно даст ему товары, запрещённые к выдаче лицам до восемнадцати лет, а ему совершенно не хотелось, чтобы мать опять напилась.

Выйдя в подъезд, парень, не задерживаясь у дверей на обувание, тихо, спустился на первый этаж прямо в носках и только там принялся обуваться. Когда он обувал второй кроссовок, дверь его квартиры шумно распахнулась, и раздался хриплый, прокуренный за годы, басистый голос матери.

– Егор! Егор! – звала женщина, сильно прокашливаясь.

 Она слышала, как вышел из квартиры сын и надеялась его застать спускающимся вниз.

 Парень громко хлопнул подъездной дверью, оставшись на месте, чтобы она подумала, что он уже вышел из подъезда.

– Егор! – ещё раз попыталась докричаться до сына женщина.

 Егор притих. Уже не раз бывало так, что мать возвращалась обратно в квартиру и, крича в окно, начинала звать его, выискивая взглядом. Так случилось и в этот раз. Она вернулась в квартиру, и вскоре раздался звук туго открывающейся деревянной рамы. Теперь он услышал её голос, зовущий его в окно с улицы. Женщина настойчиво выкрикнула его имя раз семь и только после этого, убедившись, что никого не дозовётся, закрыла окно. Егор, выждав ещё немного, наконец решился выйти на улицу, открывая на этот раз подъездную дверь осторожно, без грохота, и так же тихо закрыл её за собой.

Постояв немного под козырьком, парень накинул капюшон на голову, за которым скрылась почти половина его лица. Шагнув на узкую полоску асфальта под окнами девятиэтажного дома, он направился в сторону входа в подвал.

Егор думал, что с капюшоном выглядит неприметнее, но закрыв половину головы, он смог скрыть только свою лопоухость. Парень был очень заметным, даже издалека. Его высокий рост и чрезмерная худосочность сразу обращали на себя внимание людей, заставляя их удивленно смотреть на него. Особенно выделялась его неуклюжая походка. Он так забавно переставлял длинные ноги, что казалось, они путались и мешали ему ходить.

Встав у входа в подвал, осмотревшись ещё раз и убедившись, что никто не обращает на него внимания, Егор спустился вниз по ступеням и вошёл в открытые двери подвала. Он прошёл по песку, через освещаемые подвальными большими широкими окнами помещения, в сторону закутка, в котором организовал себе личную комнатку два на два метра, где проводил много времени в последний год.