Вера была домоседкой. Не любила посещать театры. С удовольствием смотрела телесериалы. Я упрекал ее за пристрастие к мыльным операм:

– Как ты это можешь смотреть?

– Это жизненно, не то, что твои боевики. Стреляют, да убивают друг друга.

– Да там-то хоть понимаешь, что это – сказка. А тут чего? Чего тут жизненного? Одно и то же мусолят.

– Иди отсюда. Не мешай, – увлеченно глядя на экран, раздражалась жена.

– Как ненормальная! – бурчал я, скосив взгляд, и уходил.

По возвращении из стационара Вера рассказывала про соседок по палате. Одна женщина, преподаватель хореографии в деревенской школе, стройная, молодая, с длиннющими красивыми волосами, начисто полысела после первой химии.

– Такая оптимистка! Улыбается всегда, помогает всем. Вообще, люди, которые натерпелись, относятся друг к другу по-другому, – говорила жена.

При том, что женская привлекательность была дарована Вере с горы, я не умилялся ею никогда. Ее отец – фронтовик, мать – труженица тыла. Деревенские люди, они основной человеческой ценностью считали семью. Воспитание детей в их многодетной семье коренилось на традициях и родительском примере, без принудиловки. Может быть, гороскоп так карты разложил, может сказалось воспитание, но в оценке поступков людей у Веры преобладали два цвета: черный и белый. Она с трудом прощала обиды. Обидевшись, замыкалась, уходила в себя. Никогда я не видел на ее глазах слез, и сам никогда не плакал. Но вот когда всполохи беды запорхали над нами, я стал лучше понимать ее. Такое случается с людьми, когда торжествует любовь. Хотя я оставался неисправимым эгоистом.

Небольшая банька с мойкой и парилкой была встроенной внутрь дачного домика. Нас это вполне устраивало. Помылся – и на мансарду отдыхать. К тому же – печь в доме. В холода тепло. Будучи в бане, Вера отворачивалась от меня: стеснялась показать след от операции, что расчеркнул низ живота. Я подглядывал исподтишка и, хотя не привык к этому еще свежему шраму, не видел в нем ничего отталкивающего. Нагая фигура соблазняла, как никогда. Но жена решительно пресекала мои страстные притязания.

– Представляешь, как там все болит? Живое тело лучами обжигают.

Волосы Вера давно уже не красила, поэтому седина на голове у нее обнажилась. Прическа поредела. Посоветовались, решили состричь под ноль, может корни волос закрепятся. Съездила к подруге, но та, мудрая женщина, не стала оболванивать ее, оставив короткую стрижку. Не стыдно было показаться на людях. Не любительница красоваться перед зеркалом, Вера стала чаще заглядывать в него без шапочки, а на лице всплывала таинственная улыбка. Мужикам этого не понять, как не понять, зачем у женщин в сумочках столь много всякой косметической ерунды. Жена связала себе шапочку, и надевала ее на улице. Иногда выходила в коротком парике. Насмеливалась пройтись по тротуарам без головного убора, наслаждаясь остывающим вечерним воздухом. И поглядывала на меня, поверяя по моей реакции отношение прохожих.

В августе, под занавес лета, дождей так и не дождались. Сад был для нас панацеей. Урожай вырастили неплохой. Старший сын помогал иногда. Младший сын работал вахтовым методом на Севере. С ним часто созванивались. Он все спрашивал, как мама, может обратиться к врачам в другом городе?

Выписка после пятого курса химиотерапии гласила: «Выписывается домой в удовлетворительном состоянии». Причин для серьезного беспокойства не было. Вера даже как-то похвалилась одной своей нечаянной попутчице по несчастью: «Скоро последний курс. Мне новую химию поставят, и я поправлюсь». В сентябре закончился садово-огородный сезон, и мы окунулись в городскую суету.