Знаешь, когда только эта пизда собиралась от меня уходить, она сидела на нашей кровати и рассказывала, что встречается с другим мужиком, он ее целует и зовет переехать. Ей это было, Пётр, смешно, представляешь?

– Я не вызывал блядь, – заорал я на нее – уебывай с моей кровати. Она не сразу поняла, что я серьезно, я отпихнул ее ногой, – я не вызывал блядь!!!

Пётр, я больше не могу терпеть этот снег. Ты думаешь, он когда-нибудь растает?

Почему, все то никому ненужное, что я произвожу, дается мне такой ценой?

Мне хочется душить ее. Просто душить.

Ты знаешь, Пётр, на самом деле я ведь плохой отец.

Может, даже вся та ерунда, про которую я писал в Лекарстве для Маши, случилась из-за этого, потому, что я не годен, не предназначен, мне это тяжело… Помнишь, я дарил тебе такую желтую книжку?

На узкой полоске его усов светятся несколько снежинок.

Интересно, почему снег на этом кладбище никто не чистит… Как ты думаешь, Пётр, мы могли бы спуститься к пруду? Зимой тут совсем не ловят рыбу.

Очень часто мне хочется сбить его на машине или застрелить из оружия. Я практически каждый день об этом думаю. Мне хочется иметь пистолет. Я представляю его вес в руке. Мне нравится система револьвер и никакая другая. Я обязательно куплю себе такой.

Идея, что можно взять оружие и приставить его к виску, облегчает существование. В мечтах я застрелился уже пятьсот миллионов раз – я играю, заряжая сначала один патрон, когда ничего не выходит и с третьего раза, я начинаю злиться, закуриваю и добавляю еще патроны. Меня начинает тошнить, тупая боль возникает в грудной клетке. Но тише Пётр, тише, ты ведь не знаешь, что было до этого. – А я его убил!

Мы снова долго не виделись с Городничевым. Сначала у него были

дела тут

потом он улетел в Поднебесную, встречал с новыми знакомыми День китайского образования, после чего вернулся и снова не приезжал. Я тоже не навязывался, нас с Петром занимали проблемы интереснее революций. Слухи о том, что Лука набирает популярность, оставались просто слухами. Я не верил в них до той самой минуты, пока он не возник передо мной.

Городничев скрутил в трубочку агитационную газету со своей фотографией на главном развороте и машинально похлопывал ей по ляжке.

– Ты в команде или нет? – сухо спросил будущий вождь.

Я ждал этого вопроса давно. Как только услышал от его брата, что команда существует. Ждал, но готов к нему не был.

– А что надо делать и сколько за это дадут? – спросил я и тут же пожалел о своем вопросе. Поскольку в следующую секунду на меня посмотрели его глаза.

Только два раза в жизни я видел подобный взгляд. Первый раз – на сходке чьих-то пенсионеров, где оказалась бабуля, начинавшая карьеру санитаркой во время второй мировой. Я тогда экспериментировал со своим образом жизни и имел неосторожность сказать об этом вслух. И она, бабуля, а точнее сказать человек, – на меня посмотрела. Мне кажется, я побелел от ее взгляда.

Так через секунду я понял, что передо мной стоит уже не тот Лука, которого я знаю столько времени, а черт знает кто стоит. И он приехал ко мне на автомобиле с личным водителем, чтобы смотреть вот такими глазами…

Я промямлил что-то в том смысле, что мы – люди, пока еще далеки от его идеалов.

– Это не вы далеки от моих идеалов, – сказал Лука, – это мои идеалы далеки от вас.

Нет, ну просто зазнавшийся мудак, – подумал я.

– А делать-то что ты собрался? План какой-нибудь есть?

– Нам нужны люди для чистой и для грязной работы. И вообще для любой работы. Волонтеры, юристы, дизайнеры, программисты, врачи, стрелки… Этому режиму осталось от трех месяцев до полугода. Запад продавливает цены энергоносителей, резервные фонды истощены, в офшор выводятся даже проценты с продажи мороженого, силовики скоро откажутся его лизать.