Во время расследования дела о заговоре на пиру всплыло также дело письмоводителя палаты финансов Шэнь Тяньшэна, который с другими причастными взял под контроль ситуацию в Хутане, что к северу от Хуанхэ, в уезде Тогто, и вымогал серебро. Ци Шиу, Тохэци, Гэн Э и другие оказались причастными к этому делу, так как тоже получали неимоверное количество взяток.

Все замешанные сановники один за другим оказались за решеткой: император Канси всегда славился своим милосердием по отношению к подданным. Князя Обоя он всего лишь заключил под стражу и Сонготу, замыслившего измену, тоже не приговорил к смертной казни. Однако на этот раз Его Величество решил наказать виновных неожиданно сурово. Ци Шиу был приговорен к жесточайшей казни: его прибили гвоздями к стене. Несколько дней он оглашал окрестности своими криками, прежде чем наконец скончался. Напуганные действиями императора, сторонники наследного принца жили как на вулкане и, являясь ко двору, боялись всего и вся. Господин наследный принц постепенно остался один. Целыми днями он терзался опасениями и пребывал в страшной тревоге, становясь все более жестоким и раздражительным, и то и дело бил палками своих слуг. Слухи о подобном поведении наследного принца доходили до императора Канси, вызывая у того все большее отвращение к сыну.

Придворные не осмеливались часто обращаться к наследному принцу. Целыми днями они тайком обсуждали казнь Ци Шиу. Разумеется, ни один из них своими глазами ее не видел, однако рассказывали они о ней так, будто сами там присутствовали, живо и ярко описывая, как именно забивали гвозди, как кричал Ци Шиу и как лилась кровь. Слушателям даже не приходило в голову усомниться в подлинности истории, и в восторге и вне себя от радости они вторили хохоту рассказчика. Лишь когда Ван Си велел высечь нескольких евнухов, дворцовая челядь наконец утихомирилась и казнь обсуждать перестали.

Пару раз я краем уха слышала подобные разговоры и всегда быстро уходила. Сумасшедшие, все они сумасшедшие! Казнь стала для них развлечением, темой для веселой беседы. Хотя, если уж на то пошло, это вполне нормально и было бы странно, если бы искалеченные люди с нездоровой психикой, задавленные жизнью, не превращались в моральных уродов. Мне и так было не до смеха, а когда я думала о том, что вынуждена жить бок о бок с толпой болванов, мое лицо и вовсе становилось каменным, и на нем не появлялось даже тени улыбки.

В четвертом месяце солнце было особенно чарующим и прогревало воздух не сильно и не слабо, а в самый раз. Под его лучами мы с Юйтань просушивали заготовленные еще в прошлом году цветы и листья, а также сирень, собранную в этом году.

Ван Си, проходящий мимо, подошел и поприветствовал меня. Затем он приблизился к бамбуковой корзине и, поворошив сушеные лепестки хризантем, заискивающе улыбнулся:

– Я слышал, что если ими набить подушку, это поможет улучшить зрение и погасить огонь гнева. Прошу сестрицу позвать кого-нибудь, чтобы сделали мне такую.

Не поднимая головы, я провела метелкой по табурету и небрежно поинтересовалась:

– И откуда в тебе столько гнева, что приходится его гасить? Неужели того, что ты каждый день пьешь чай с лепестками хризантем, уже недостаточно?

– Разве сестрице не известно, как два дня назад меня разгневали эти негодяи? – вздохнул Ван Си. – Я приказал сечь их изо всех сил, без всякой жалости.

– Они это заслужили, – рассеянно отозвалась я. – Хотя на самом деле это полная чушь. В любом случае, раз их уже высекли, на что ты все еще злишься?

Ван Си захихикал.

– Сестрице все равно – и я сделаю вид, что и мне все равно, а то, если разразится скандал, мне несдобровать. О тебе, сестрица, все говорят как о весьма добродетельной девушке, а обо мне… ходит лишь дурная слава.