Встречались ли вы с большей чушью? Немецкая военная разведка должна была сделать важнейшую оценку врага и не выдала ничего лучшего, чем пропагандистская трескотня доктора Геббельса. Вряд ли теперь стоит удивляться тому, что Гитлер бросился в «русское приключение» с легким сердцем и с оптимистическим ожиданием быстрой и необременительной победы. Правда, не все немецкие генералы были настроены так же оптимистично, как фюрер. Их преследовал постоянный страх новой катастрофической войны на два фронта, им не хотелось впутываться в восточную кампанию, пока не прояснится ситуация на западе. Фон Браухич, Гальдер и фон Рундштедт не выказывали энтузиазма, но не по нравственным причинам, а просто потому, что видели проблемы чисто военного характера. Они не думали, что не смогут победить Россию; они думали, что это будет не так легко, как это кажется Гитлеру. Фон Рундштедта более всего волновало своевременное начало кампании, поскольку он сознавал, какие проблемы может вызвать русская зима.

«Я был отозван с должности командующего армиями запада в начале апреля 1941 года и назначен командующим армейской группировкой «Юг» в России, – сказал фон Рундштедт. – Задействованные в наступлении войска начали передислоцироваться на восток задолго до этой даты. Планы кампании готовились зимой в Берлине Гальдером. В январе Гальдер приезжал ко мне во Францию. Поскольку моей группе армий предстояло участвовать в наступлении, некоторые офицеры моего штаба тренировались на базе плана Гальдера. Я тогда сказал им: «Господа, если вы собираетесь вести военные действия в СССР, то должны помнить, что благоприятная погода заканчивается там очень рано. Когда приходит зима, возникают огромные трудности. Необходимо начать войну с Советским Союзом, как только просохнет почва, что обычно случается в мае». Из-за балканской кампании мы начали по меньшей мере на четыре недели позже запланированного срока. Эта отсрочка очень дорого нам обошлась. Я никогда не испытывал энтузиазма по поводу этой кампании; во всяком случае, после того, как понял, что с русскими можно договориться. Однако Гитлер был убежден в том, что, если мы не нанесем удар первыми, русские сделают это сами».

Генерал Блюментрит, которого в ноябре 1940 года послали в Варшаву начальником штаба 4-й армии, подтвердил прохладное отношение фон Рундштедта к грядущему наступлению, а также объяснил, почему немцы в то время подозревали СССР в агрессивных намерениях:

«Когда я впервые прибыл на восток, наши дивизии стояли узкой полосой вдоль советской границы секторами от 80 до 100 километров. Тогда наступательные операции не казались возможными, однако скоро стали поступать донесения о колоссальном сосредоточении советских войск в южном секторе. Слухи о войне усилились зимой 1940/41 года. Литовский полковник, внедренный адмиралом Канарисом в часть Красной армии под Ригой, а на самом деле старший офицер разведки вермахта, подтверждал слухи о наращивании советской боевой мощи. Поэтому никто не удивился, когда в январе 1941 года в наш штаб пришла директива о планируемых военных действиях против СССР».

Первоначальный план этой кампании базировался на молниеносном броске в глубь страны с последующими широкими окружениями основной части советских армий западнее Днепра. «Мне сообщили, что война в СССР закончится через десять недель, то есть задолго до наступления зимы, – сказал фон Рундштедт. – Эта оценка основывалась на мнении фюрера. Он считал, что к тому времени, как мы достигнем Днепра, все противостоящие нам советские войска уже будут уничтожены и после первых же крупных поражений СССР капитулирует».