– Э нет, постой-ка ведун! – Иван весь подался к чернокнижнику, – С каких это пор на Руси единорог чтим стал? На Руси испокон веку львы на прапорах на задних лапах стояли, потому как имперская мы земля.

– А с тех пор, как князь Святослав с имперскими родами побратался. Недаром же и тюфяки и пищали на Руси единорогами прозываются, – хитро прищурился лекарь, – Единорог – то единство Руси, огненным боем подкрепленное.

– Хорошо волхв. Убедил. Иди, собирай колдовскую службу, будешь мне звезды толковать и злодейских людей изводить. Ступай, притомился я, – Иван махнул рукой и Елисей вышел, – Ну что скажешь, Малка?!

– Будет служить верой правдой. Будет, за это я отвечаю! – откликнулась из темноты берегиня.

– Не боишься, что невинных сгубим, когда головы полетят?

– А ты?

– Народ как борода, чем чаще стрижешь, тем гуще! – ответил Иван.

– Ну что ж, Бог тебе судья.

В тайных подвалах самой секретной башни, начавшегося строиться нового Кремля, получившей по своей скрытости и название Тайницкая, разместился новый Приказ царя, ни в какие списки не вошедший. Приказ чародейских дел, колдовская служба, только самому царю и подвластная, только своего приказного дьяка Елисея Бомелия и слушавшая. В тайных подвалах, от которых тянулись тайные ходы ко всем царским палатам и теремам, разместилась эта служба. Еще не было на Боровицком холме высоких каменных стен Кремля, еще не встали на замену деревянным княжеским башням каменные громады по поясу Симонову, а под всеми холмами, как кроты, рылись мастера. Рос подземный город, никем не видимый, никому не ведомый, со своими улицами и переулками, со своими площадями и торгами, со своими залами потайными, хранящими только им одним ведомые секреты и загадки. Вот в одной из таких палат и сидел тайный Приказ колдовских дел под рукой Елисея, давно известного среди Посвященных под именем Микулица. Сам же царский лекарь жил в просторных палатах на улице Великой рядом с двором бояр Захарьиных, как бы под его настороженным взглядом находящихся. В палатах этих полноправной хозяйкой хлопотала веселая лекарская жена хохотушка Лета. Пухленькая, проворная и справная.

Тайницкая башня, приземистая, скрывающая в своем чреве, колодец, как говаривали с живой водой, была шкатулкой с двойным дном, сделанной так охочим до секретов Петром Новым. Вот там в самой ее глубине, еще ниже палат колдовского Приказа, была святая святых этой башни, комната самого Елисея Бомелия. Микулица расположился в ней вольготно, даже лучше чем в горном замке, когда он под именем Бертольда Шварца порох изобретал, и лучше чем на Кладбище невинных младенцев в Париже, когда он, будучи Николя Фламелем, нашел тайну философского камня. За соседней стеной стояли на полках, лежали на столах, книги, свитки, пергамены и папирусы старой библиотеки царя. Ценность ее была безмерна, потому и хранил ее Микулица наравне со своей лабораторией алхимической, пуще глаза берег. Вот там, куда не заглядывал солнечный луч, куда не было доступа никому, кроме него самого, там и варились самые колдовские зелья, делалось золото, смешивались яды, а более всего заговаривались амулеты и обереги от дурного глаза, да злого слова. Сюда, к волхву пробирались ночью странные тени в сером, проскальзывали непонятные люди в черном, и приходила, никем незамеченная, одним ей известным потайным ходом, сама игуменья Алексеевского монастыря. Сестрам известная, как матушка настоятельница. Царю – как мамка его Малка, берегиня земли русской. Посвященным – как Сиятельная или Лучезарная. Воинам ордынским – как Мать Ариев, Мария-кудесница. А врагам своим – как Богиня Мщения – Ариния, безжалостная, неутомимая и непобедимая. И только для своих, для Микулицы, да Гуляя, для Жанны, да для Роллана с Раймоном была она маленькой лесной ведуньей Малкой, выросшей на их глазах и расцветшей в прекрасную даму.