Где-то в конце ноября однажды вечером я понял, что так дальше продолжаться не может. Около восьми вечера я приехал к Ольге, у нее в гостях была подруга, ее звали Вера, они увлеченно изучали по журналу мод какие-то выкройки, мой визит был опять некстати, они мне это давали понять, не обращая на меня особого внимания. Пришлось вызвать Ольгу в подъезд и объявить свое решение:

– Я к тебе больше не приду и тебя очень прошу ко мне тоже больше не приходить.

Я вышел на улицу. «Какие все-таки холодные имена – Ольга, Вера…» Было новое ощущение свободы, гордости за себя, я поставил точку, внес ясность, последнее слово осталось за мной. И было больно, пусто в то же самое время.

20-й автобус довез до остановки «Сад Кирова». Гастроном у остановки еще работал. Длинный полупустой зал. Прилавки со стеклянными закругленными витринами, мраморные полы с мозаикой, табаки, соки-воды, кондитерский, крупы, мясной, вино-водочный… Купил бутылку приторного яблочного вина, другого ничего не было. Дорога до дома проходила через маленький парк. В середине парка стоял лепной фонтан в виде чаши, который никогда не работал, вокруг фонтана круглая клумба с пожухшими подмороженными цветами, несколько дорожек, несколько скамеек, традиционные фигуры матери с ребенком, физкультурницы с веслом, пионера, отдающего салют. Когда я проходил через парк, эти белые фигуры просвечивали в темноте сквозь голые ветки деревьев.

Конечная остановка называлась «Дом отдыха». Шли по дощатому скрипучему тротуару мимо маленьких двухэтажных корпусов бежевого цвета, цветочных клумб у подъездов, немногочисленных отдыхающих на скамеечках, мимо бронзового бюста Ленина перед столовой. В продмаге купили зеленых груш и две бутылки «Жигулевского». Дом отдыха заканчивался кочегаркой с горой угля у входа. Здесь тротуар обрывался, и начиналась тропа.

Рита запевает:

Слева от нас заросли крапивы в человеческий рост, справа – репейник и дикая малина. Она останавливается, отгибает ветки, отыскивая ягодки, ест сама, дает попробовать. Я не выдерживаю, хватаю ее за плечи, разворачиваю к себе, целую шею, щеки, губы.

– Однако ты наголодался, милый.

– Ты мне нужна теперь каждый день. Умом-то я все понимаю – семья, муж, ребенок. Вот ворую у отца ключи от дачи. Моя девушка звонит и спрашивает, куда я пропал. А я не знаю, что ответить. Прокалываю на ремне новые дырки, чтобы штаны не упали. Я хочу с тобой жить. Понимаешь? Засыпать и просыпаться.

– Как ты это себе представляешь?

Начинается смешанный лес, березы и сосны.

– Да перестань ты кукситься. Вдыхай. Соснами пахнет. И грибами. Смотри, вот и листики уже кое-где кружатся. Какой хороший август. Мой самый лучший месяц.

– Недавно прочел в одной книжке: удивительна была быстрота и безвольность, с которой… с которой не помню точно что, но суть в том, что… с которой он сдался всему этому.

– Кто сдался?

– Герой романа.

– Сдался чему?

– Роковой страсти.

– Да, я такая. Роковая. Бедовая.

Но мы не можем пройти и ста метров. Я опять опускаю сумку с грушами и пивом наземь. И опять ее шея, щеки, каштановые волосы, губы, желто-зеленые глаза.

Отцеловавшись, она достает носовой платок и начинает оттирать помаду с моего лица.

– Уничтожаю следы преступления. Кто написал книжку-то?

– Бунин.

– Слышала. Но не читала. Мой любимый писатель Александр Дюма.

– Тогда я буду звать тебя миледи. Почему ты не пришла в тот день в ресторан с мужем? Ничего бы и не было.

– Сергей был на ночном дежурстве.