Александр Николаевич наполнил шприц. Алексей ничего не видел, но по гробовому молчанию и переглядыванию медсестры с хирургом понял, что дело плохо. Шприц оказался полон крови.

– Сейчас тебе станет легче, – доктор поменял у шприца ёмкость и стал выкачивать жидкость снова. Наполнив несколько шприцев, он вытащил иглу.

Необходимость транспортировки его в город отпала сама собой. Везти нельзя, особенно на воздушном транспорте, где большие перепады атмосферного давления.

Алексею после процедуры и в самом деле стало легче. «Тиски» ослабили свой захват. Боль стала не такой невыносимой. Его снова увезли в палату.

Через некоторое время боль опять стала прежней. Он лежал неподвижно, стараясь не тревожить голову и закрыв глаза, чтобы не моргать. Проходили дни за днями. Его постоянно кололи, но ничего не происходило. Боль не отпускала, выматывала своим постоянным присутствием, отбирала последние силы.

Приехала жена с полуторагодовалым сыном, навестили его в больнице, но Алексей старался отправить их сразу домой, так как разговаривать не имел сил, а держать их возле себя, заросшего щетиной и постепенно ставшего похожим на скелет, обтянутый кожей, не имело никакого смысла. Он иногда щипал себя за мышцы ног. Там, где обычно кожу нельзя было ухватить, она свободно оттягивалась двумя пальцами. Создавалось такое впечатление, что мясо под кожей исчезло. Сознание его не покидало, и он терпел своё состояние круглосуточно, иногда проваливаясь в недолгий сон и просыпаясь опять всё от той же постоянной и невыносимой боли. Привыкнуть к ней никак нельзя. Постепенно он не смог шевелить даже глазами, так как эти движения тоже давались мучительно.

Однажды утром, когда в очередной раз пришла Зинаида Ивановна, врач невропатолог, он перестал поворачивать глаза вслед за её молоточком, сказав про себя: «Делай, что хочешь, но я шевелить глазами не буду». Он смотрел в одну точку сквозь доктора, ни на что не реагируя, но всё понимая. Она убежала и через пару минут вернулась с медсёстрами, которые воткнули ему очередную капельницу и несколько уколов. Алексей так же не реагировал на их присутствие и так же молча сказал: «Делайте, что хотите». Вероятно, доктора подумали, что он без сознания, но он всё ощущал и понимал, однако приходилось терпеть нестерпимую боль.

Однажды, вспомнив маленького сына, который ещё плохо узнавал отца, у Алексея потекли слёзы. Нет, он не плакал, они потекли из глаз сами по себе. Ему стало очень неприятно сознавать, что маленький сын может остаться без отца. Надежды на выздоровление у него не оставалось, хотя и умирать он пока не собирался, лежал и терпел, надеясь на улучшение. И оно наступило. Примерно через месяц ему стало немного лучше. Боль была уже не во всей голове, а только в левой её половине. Он всё так же лежал небритый, заросший щетиной, худой и измученный.

Утром пришла медсестра Люба и сказала:

– Ну, чего разлёгся, как старый дед? В следующий раз приду, чтобы был побрит и выглядел, как жених.

Алексей попросил жену, чтобы принесла электробритву, долго и утомительно сбривал всё, что наросло за месяц. Ослушаться медсестру он не посмел. Слишком много они вокруг него крутились и вытаскивали с того света. На следующее утро он лежал гладко выбритый и помолодевший.

Дело пошло на поправку. А ещё через несколько дней ему разрешили садиться в кровати. Алексей давно ждал этого момента. Он сел на кровати, посидел, но ему не терпелось подняться на ноги – это он и сделал, но тут же обратно упал на койку. Тысячи игл вонзились в щиколотки ног. Таких ощущений он просто не ожидал. Оказалось, что ноги его не слушаются и не хотят держать тело. За месяц лежания Алексей не только разучился ходить, но и стоять. Немного отдохнув, он повторил попытку, но уже не сразу, а медленно привставая на ноги. Щиколотки снова начало нестерпимо колоть, но он терпел и, постепенно встав на полную ступню, постоял так несколько минут. Впереди предстояло ещё одно испытание – учиться ходить. Это испытание более приятное, он к нему стремился и не боялся преодоления возникших трудностей.