Здесь придется признаться в страшной лжи: ехали мы с папой не совсем в деревню, нам было необходимо попасть на кладбище. Рядом с деревней Васильково был расположен погост Чурилово, в ограде которого стояли две избы – священника и церковный домик – и сам храм. Столь удивительное место расположения дома впоследствии дало название серии рассказов друзьям о наших приключениях, начинающихся со слов «когда мы жили на кладбище». Особый колорит нашим историям придавало то, что, говоря так, мы нисколько не лукавили.

Поселились мы сначала в избе, считавшейся церковным домиком: в священническом доме организовали косметический ремонт – переклеивали обои, красили полы. Работы выполнялись бабулями (все четверо мужчин-прихожан из окрестных деревень и города Кувшиново появлялись в храме два раза в год – на Пасху и Рождество). Я оказалась в совершенно непривычном для городской девочки мире и, в ожидании мамы с сестрами и братом, с головой ушла в приходскую жизнь. Первым делом подружилась с бабой Маней. Она не только пела на клиросе (кладбищенские певчие называли его крылос), но и заведовала русской печью вместе с сотнями просфор, которые она пекла, несмотря на малочисленность прихода. Но в храме была заведена традиция: помимо традиционных одной-двух прос-форочек, полагавшихся к записке, к каждому сорокоусту прилагалось 40 просфор. В итоге, готовясь к воскресной службе, мы пекли их не меньше чем пол тысячи.

Я следила за тем, как баба Маня укладывала «колодцем» дрова прямо внутрь огромной пасти русской печки (в Осташкове у нас была только голландка да в кухне печь с плитой). Затем лучины, немного старых газет. Так я узнала, что дрова сначала должны прогореть и лишь потом в оставшемся от них жаре готовится еда. Тем временем баба Маня разводила дрожжи и ставила закваску рядом с печкой. Так, чтобы ей было тепло, но не жарко. Дрожжи случались сухими и старыми настолько, что тесто порой не всходило, новых же купить было негде: как и многое другое, они являлись дефицитом. Старушка волновалась каждый раз: морща лоб, нахмурившись, косилась на банку с мутной жидкостью закваски, сосредоточенно тыкала пальцем в ведро с тестом, вымешивала снова, уговаривая его, заботливо укутывала в старое одеяло. Наконец, удовлетворенная, присыпала клеенку мукой, выкладывала здоровенный кусок, раскатывала здоровенный круг.

Сначала потолще – для оснований, рядом тонкий пласт для «шляпок». Каждую вырезали вручную, сверху шлепали печати с изображением креста или Богородицы (тогда моя сестра Таня полюбила Богородичные просфорки и любит их по сей день. Поэтому мы всегда стараемся для нее найти такую). Иногда шляпки выходили кривыми – если их вырезать от края теста. Эти баба Маня склеивала в отдельный комок и откладывала. Огромные чугунные противни по 160 просфорочек ставили под полотенца – подниматься. Служебные – большие – отдельно. Печь прогорала, в устье протискивались противни, заслонка закрывалась. Тут начиналось самое интересное. В «отбракованные» шляпки добавлялись соль и сахар, они поднимались еще раз, после чего баба Маня пекла пироги и плюшки, смотря что из начинки было под рукой – варенье или обычный сахар. Пироги казались вкусными до невозможности. Но вкуснее всего были теплые, только из печи просфорочки.

Воодушевленная умением готовить в печи, довольно скоро я решила приготовить суп к маминому приезду. Из продуктов была прошлогодняя мягкая, проросшая картошка, кислая капуста и тушенка. Стало быть, щи. Приготовив, оставила их доходить на печке. На следующий день я с гордостью открыла кастрюлю перед мамой. Щи прокисли. Я не знала, что кастрюлю надо было приоткрыть. Опыт, конечно, бесценный, но я сильно и долго переживала.