На проповеди он говорил о смехе и унынии:

– Я замечаю, в последнее время многие стали смеяться друг над другом. Иначе говоря, зубоскалить. Один другого и так, и сяк высмеивает. Всякий чрезмерный смех кончается слезами. Даже есть такая народная примета. Смеялся ли наш Спаситель? Написана бездна католических трактатов, доказывающих, что Он не мог смеяться. Это нелепо. Ведь Он жил, как все люди, в человечьем облике, а, стало быть, должен был и смеяться, когда Ему бывало весело. Только представим себе, как он сидит на свадьбе в Кане Галилейской и не смеётся, когда все вокруг веселятся и хохочут. Нет, конечно, и Он не сидел человеком в футляре, смеялся. Но то, что Он не зубоскалил и не высмеивал других людей, сие несомненно. Давайте же и мы, дорогие братья и сестры, укрощать в себе этот грех глумливого пересмеивания. Над кем зубоскалишь, таковым сам будешь! Другая же крайность – уныние. Что и говорить, много бед свалилось на наш народ в последнее время. Многие потеряли родных и близких, подчас несущих незаслуженное наказание. Но вспомним Иова многострадального, сколько он претерпел, а всё не унывал. Каких детишек вы больше всего любите? Скучных и всегда обиженных? Или же весёлых? Конечно, вторых. Бывает, шлёпнешь такого по удобному месту, а он только: «Мало попало!» Его лупят, а он хохочет. И таких мы больше обожаем, чем унылых. Так же и Господь! Ну, возлюбленные мои, целуйте крест, с праздником, и ступайте с Богом!

Но и во время службы, и читая проповедь, отец Александр чувствовал, что в храме нарастает некая тревога, а когда стали подходить прикладываться к кресту, один из прихожан, латыш Янис, в православном крещении, стало быть, Иван, сказал отцу Александру:

– Батюшка, пришло сообщение, что германские войска наступают по всей границе.

– Как наступают? – не понял отец Александр. – Почему?

– Так что… как бы сказать… объявили войну.

Переоблачаясь, собираясь и складывая вещи, отец Александр старался не думать о тревожном известии, да и какая может быть война, если у Советского Союза с Германией заключен полноценный мирный договор. Причастников в тот день было много, Святых Даров почти не осталось, и отец Александр радовался, что сколько людей возвращено к таинству Святого Причастия. Но после службы радость его омрачилась – слушали радио, и там грозно говорилось о том, что война идёт по всем приграничным территориям, и это не сон и не шутки.

– А ты не верил, когда я тебе про кур говорила, – с укоризной сказала матушка Алевтина, будто это отец Александр своим отрицанием предрассудков был виноват в нападении фашистской Германии на большевистскую Россию.

Он и она, не сговариваясь, подошли к висящим на стене фотографиям сыновей. Алевтина Андреевна простонала:

– А если это надолго? Каким страшным голосом-то объявляют! Сашенька! Что будет-то? Андрюшу и Данилку сразу на войну загребут. А Митю и Васю? Как ты думаешь? Неужто и их пошлют воевать? Ведь уже священники…

– Пересвет и Ослябя монахами были, а на поле Куликовом… – отозвался отец Александр. Подумал немного и решил: – Надо ехать в Ригу к митрополиту.

Тут за окном раздался рёв моторов. Через село проезжал советский танк. Отец Александр выбежал на крыльцо в подряснике и с крестом на груди. Танк остановился. Водитель выскочил, подбежал к калитке:

– Отец! Благослови! Или там… Что-нибудь! Святой водой!

Отец Александр метнулся в дом. Из люка высунулся командир танка:

– Едрёна Матрёна! Боец Морозов! Под трибунал пойдёшь!

– Эх, ма! – в сердцах воскликнул водитель и вернулся на своё место. Танк рванул дальше.

Отец Александр выскочил из дома и уже вслед танку брызгал святой водой: