Двинулись дальше. Вот, наконец, и пункт назначения.

Взгляду открылось большое село, у въезда в которое красовалась табличка: «Село Закаты. Колхоз имени Воровского». Богатых домов почти не попадалось. Иные крыши и соломкой-то прикрыты не были от нищеты…

– Видно, как наворовал тут товарищ Воровской, – пригорюнился отец Сергий, нарочно делая ударение на последний слог.

Подъехали к первой попавшейся избе, подле которой средних лет крестьянин цепом молотил ржаной сноп. Поздоровались.

– Чудно, однако, – засмеялся колхозник. – Сто лет уж тута попов не видано.

– А у самого-то, гляжу, крест, – кивнул отец Сергий на самодельный крестик, вырубленный из советской серебряной монеты, который мелькал в прорези рубахи на груди у колхозника.

– Это чтоб немцы меня за краснопузого не приняли.

– Приходи в храм, я тебе сей крест освятить должен, – сказал отец Александр.

– Оно конечно, – задумчиво почесал в затылке колхозник.

– Ну как немчура? Одолевает?

– Жить можно. Половину всего забирают, а половина всё ж тебе остаётся, не то что при прежних, живодёрах. Краснопузые-то всё отбирали. Понимаешь?

– А прикупить чего-то можно у вас? – спросила матушка. – Хлебушка, молочка, яичек?

– Отчего же не можно? Сейчас охормим.

Покуда он ходил в избу, подошли две женщины в чёрных платочках.

– Здравствуйте! Благословите, батюшки.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

– А куда же вы путь держите?

– Я к вам, – ответил отец Александр.

– Будет у вас теперь в храме священник, – встряла матушка.

– Господи! Чудо какое!

– Воистину чудо! – всплеснули руками женщины.

– А мы-то прослышали, что во Псков батюшков много навезли, и как раз шли туда просить, чтоб и нам какого-нибудь прислали отслужить Успенов день.

– А я тут как тут! – засмеялся отец Александр. – Так что ведите меня к вашему главному хозяину.

– Какому?

– Как к какому! К самому Александру Невскому.

– Ой, а ведь у нас там, срам сказать, всё ещё как был клуб, так и остаётся!

– А теперь опять будет храм, – сказала матушка Алевтина.

Тем временем сзади подошла и прислушалась к разговору женщина довольно ехидного вида:

– Война идёт, а им – храм! Тьфу, бесстыжие! Таиська – понятное дело – безмужняя с двумя отпоросками. Замуж никто не берёт. Деваться-то и некуда. А ты-то, Любань! Тоже в это мокробесие?

– А вы, простите, стало быть, не православная? – спросил отец Александр.

– Ещё чего! Какая я тебе православная!

– Может быть, мусульманка?

– Скажешь тоже! Мусульманка! Я вообще – никто!

– Всё ясно…

– Всём им ясно! – зло сказала женщина и пошла дальше своей дорогой.

– Овсянникова, – сказала Таисия. – Самая злющая дура у нас в селе.

Простившись с отцом Сергием, который двинулся далее, в Гдов, отец Александр и матушка в сопровождении своих первых прихожанок, Любови и Таисии, отправились к храму. Впрочем, храмом его назвать было трудно. К паперти были пристроены нелепые сени, а над крыльцом висела табличка «Клуб имени тов. Кирова». У храма было два купола, большой и малый. Большой был раскрашен каким-то умельцем и превращён в глобус с политической картой мира. А малый окрашен в серый цвет и на нем надпись: «Луна». Впрочем, какой-то сурового вида человек уже залез туда и только что начал закрашивать глобус тёмно-зелёной краской.

– О! Коля уже при деле! – сказала Любовь.

– Это Николай Торопцев, – сказала Таисия и тихо добавила: – У него из трёх дочек одну убило недавно. Немец застрелил.

– За что же? – спросила матушка.

– А с озорства, проклятый. А вон сын его – Костик.

Затарахтело, и к храму подкатили немецкие мотоциклисты. Дети с удивлением их разглядывали. Костик Торопцев стрельнул из рогатки, попал в колесо мотоцикла и крикнул: