Нельзя спорить с тем, что мышление и поведение человека, как правило, находятся в единстве; в реальной жизни их невозможно разорвать. Но наука все же призвана разложить явление на составные (в нашем случае выделить мышление и реальное поведение) с тем, чтобы более глубоко его познать. Очень важно уяснить точный смысл тех или иных терминов, характеризующих части (элементы) явления. В этом плане не будет исключением термин «потребность». Возможно, философия как наука о бытии имеет право на объединение в деятельности человека мышления и поведения, однако и она должна быть в этом последовательна, чего не наблюдается в приведенном высказывании.

Во-первых, здесь потребность отождествляется с результатом деятельности, следовательно, и с предметом потребности. В то же время философия выделяет в качестве самостоятельных категорий результат – «объективно достигнутое состояние, продукт процесса или деятельности»;[137] и предмет – категорию, обозначающую «некоторую целостность, выделенную из мира объектов в процессе человеческой деятельности или познания».[138] Все-таки потребность, результат, предмет потребности – это одно и то же, или они представляют собой самостоятельные, хотя и связанные друг с другом категории? По-видимому, если бы они были синонимами, то не было бы никакой необходимости в их раздельном рассмотрении философией.

Нельзя согласиться и с тем, что «они (потребности. – А. К.) объективны уже в том смысле, что существуют вне сознания, как отношение между субъектом потребностей и их объектом»,[139] при этом автор признает потребность и психическим состоянием.[140] Существует ли потребность вне сознания или это состояние психики, она – психическое состояние или объективное отношение? А. К. Уледов, автор цитаты, не решил этого вопроса и в конечном счете не предложил определения потребности: «Дать сколько-нибудь исчерпывающее определение понятия потребности до разработки общей теории потребностей довольно трудно. Это дело будущего».[141] Представляется, автор поскромничал: на основе выдвигаемой им субъективно-объективной терминологической «каши» в принципе нельзя точно и ясно определить потребность.

Во-вторых, в определении заложено противоречие, которое заключается в том, что потребность признается результатом деятельности, т. е. объективной категорией, и в то же время она выступает как состояние личности, определяющее направленность мышления, чувств и воли человека, т. е. чисто субъективная категория.

Указанное понимание потребности как объективной категории воспринято экономической[142] и правовыми науками. Так, И. Я. Козаченко и О. С. Бурлева пишут: «Но большинство авторов справедливо обращает внимание на объективный (курсив мой. – А. К.) характер потребности, которая социальна (читай – материальна. – А. К.) по содержанию и является психологическим феноменом – по форме».[143] Данный вывод авторов представляется надуманным, поскольку философия определяет форму как способ существования и выражения содержания,[144] а содержание, по мнению самих авторов, носит социальный (материальный) характер; отсюда у материального содержания не может быть идеального способа существования.

Высказывание об объективном характере потребности вообще противоречит теории права, поскольку нам не встретилось ни одного исследования объективных признаков правонарушения, в котором всерьез и по существу деяние и результат (последствие, вред, ущерб) рассматривались бы с позиций потребностей, в целом теория права и его отраслей соотносит вопрос о потребностях с анализом личности правонарушителя, признавая тем самым потребности категорией субъективной, а не объективной. Именно такой подход представляется нам наиболее оправданным и обоснованным, тогда как отождествление потребности и результата ничего позитивного науке, в том числе и уголовного права, не дает и дать не может, поскольку приводит к размыванию понятийного аппарата, к различному определению и толкованию понятий. Думается, нельзя отождествлять потребность как нужду в чем-либо с удовлетворением этой нужды, с достижением результата – реализацией потребности, с предметом потребности.