– Вдвоём, говоришь, – почесал за ухом Тит. – Вдвоём могут… а только нас всё одно больше… Всех не сгрызут…

– По мне какая разница, всех, али не всех, ежели я могу быть среди загрызенных? Пойду отсель, покуда и взаправду кровя не пустили… у меня её и так не особо-то много, – ответил Перепёлкин и сделал шаг назад, – в сторону от забора.

В это время беззвучно открылась дверь дома, и на крыльцо вышел Куприян Фомич.

– Здравствуйте, люди добрые! – поклонившись народу, громко приветствовал сельчан Севостьянов. – Собрал я вас по важному делу. Показать хочу чудище, что пыталось забраться в мой коровник, да только замысел его не удался ему, словили мы его с Авдотьюшкой, и связали крепко накрепко, чтобы не утёк и предстал пред вами, на ваш суд народный.

– О, говорил же, чудище! – передумав покидать зрелище, проговорил Лев Перепёлкин. – Постою ещё… коли сам Куприян Фомич рядом с ним, то уже шибко-то и не боязно. Да и связан он, сказал…

Спустившись с крыльца, Севостьянов подошёл к куче соломы и, наклонившись, протянул к ней руки, явно для того, чтобы ухватить охапку и показать народу, что скрывается под соломой.

Толпа ахнула хором, и кто-то громко проговорил:

– Руками-то пошто? Али не жаль рук-то? Откусит!

– А и то верно! Вилами, али граблями разгреби солому-то, – рекомендовали сердобольные старцы.

– Покажи народу зверя лютого! Мы его кольями!

– Косой его острой!

– Молотом! Молотом его! – понеслись выкрики из толпы людей, из предосторожности попятившихся от изгороди.

– Не тревожьтесь за меня, – спокойно ответил Куприян, схватил в руки охапку соломы, отбросил её в сторону. Так же поступил со второй и другими, и через минуту народу предстал сжавшийся в комок человек.

Севостьянов наклонился над лежащим на земле пленником, встряхнул его и поставил на колени.

– Вот он, зверь лютый, смотрите на него люди.

Толпа зашумела.

– Какой же это зверь?

– Это ж работник мельника Ивана Тузикова – Кузьма Чумаченко.

– Верно, говорите, люди, Чумаченко это. Он, басурман этакий, хотел корову мою со двора моего увести. Словили мы его с женой моей Авдотьей у коровника нашего. Не гостем в дом наш пришёл, а вором и ночью.

– Как же ты словил его, Куприян? Ночью-то спят все. Али он сам крикнул: «Лови меня, воровать твой дом пришёл!» – донёсся из толпы писклявый голосок и следом ехидный смешок.

– Сказываю же, вором он пришёл, крадучись. А словили мы его случайно. Ночью на двор вышел, чтобы воздухом свежим подышать, в груди шибко запекло. Дверь у меня без скрипу отворяется, петли-то салом смазываю, не слыхал он, как я на крыльцо ступил, а как ступил, тут-то и услышал шорохи у коровника.

– Так можь он заблудился, а ты его сразу по рукам и ногам.

– Да ещё и на сырую землю!

– И то верно, человек он, а не чудище лесное!

Понеслись упрёки к Севостьянову.

– Так и я думал по-первости, покуда он юшку не пустил мне. Ежели бы по какой оказии, по-пьяной ли или какой иной случайной нужде забрёл в мой двор, то оно понятно было бы сразу. Стал бы он по носу меня хлестать?

– И то верно, люди, – поддержал Севостьянова Ковригин. – Безвинный человек на колени пал бы, стал прощения просить за причинённые ночью неудобства, а не кулаками размахивать. А потому предлагаю руки ему отрубить.

– Севостьянову Куприяну, что ли? – со смехом выкрикнул какой-то шутник.

– Пошто Куприяну. Он у нас за народ стоит, артель соорганизовал, а ныне мельницу паровую задумал строить на благо наше, а то Тузиков совсем обнаглел, три шкуры стал с нас драть за помол.

– А не Тузиков ли подговорил работника своего худо сделать Куприяну? – высказал мысль Лев Перепёлкин. Надысь повздорили они шибко насчёт мельницы-то.