Спустя примерно минуту я звоню в колокольчик и прошу всех сделать паузу – даже если они на середине предложения. Я прошу их вернуться к ощущению присутствия и отметить, что происходит в их теле. После короткого периода тишины они продолжают упражнение, а затем меняются ролями, чтобы у всех была возможность ощутить внезапную паузу. Почти все, кто выполняет это упражнение, безошибочно отмечают 1) то, как быстро они утрачивают связь с телом; 2) то, насколько взбудораженными они себя чувствуют, когда их останавливают.

Присутствия на мгновение добиться несложно, это удается почти всем. Оставаться в присутствии долгое время сложнее – скажем прямо, для этого требуется тренировка. Поддерживать осознанность и внимательность в общении еще труднее. В нас сильна склонность терять присутствие – часто мы утрачиваем его, как только открываем глаза. Удивительно, как сложно оставаться здесь и сейчас, когда мы открываем рот!

Конечно, есть исключения из правил: близость, которую мы чувствуем в романтических отношениях, или моменты взлета осознанности во время общения с природой. В такие моменты мы часто переживаем глубокое чувство связи. Именно сочетание глубокого присутствия во взаимодействии с другим человеком или окружением создает высокий накал подобных переживаний.

Привнесение присутствия в отношения – весьма эффективная практика. Она означает, что мы действительно открываемся себе, другому человеку и всему происходящему между нами. Однако есть факторы, затрудняющие сохранение присутствия в процессе говорения и слушания.

• Мы уязвимы, когда находимся лицом к лицу с другим человеком.

• Социальная вовлеченность может активировать нервную систему, доводя нас до предела[10].

• Мы склонны направлять внимание вовне, на другого человека, или внутрь, на собственные мысли, тем самым утрачивая чувство единения и связи.

• Мы не практиковались в этом.

В природе зрительный контакт между приматами может быть признаком агрессии. Несмотря на большой мозг, сталкиваясь лицом к лицу с другим человеком, мы всё еще следуем этой древней, нервной привычке. В момент контакта наша биология оценивает безопасность: «Друг это, враг или брачный партнер?»

Хотя часто такая привычка неосознанная, она в определенной мере влияет на большинство взаимодействий. Трансформация наших моделей общения отчасти заключается в том, что мы признаём эту фундаментальную неуверенность в нервной системе и находим средства «заземлить» и успокоить себя. (Мы рассмотрим некоторые из этих приемов в главе 3.)

Еще одна причина, по которой общение порой оказывается такой сложной сферой, имеет отношение к тому, как развивался наш слух. Наши уши настроены на совершенно особый диапазон звуков, мы особенно чувствительны к одной узкой частоте – человеческому голосу. (Многие животные также настроены на определенный диапазон звуков. Песни китов в океане и характерный рокот слонов звучат на частотах, недоступных человеческому уху.) Доводилось ли вам слышать, как кто-то то ли смеется, то ли плачет, и ощутить неясное, но настойчивое желание выяснить, что это на самом деле? Или, может быть, вы слышали вой койотов – эти звуки так напоминают человеческие, что трудно сказать, кто их издает.

Так работают десятки тысяч лет эволюции. Чтобы люди могли заботиться о молодом поколении, защищать себя и близких, внутреннее строение уха развилось так, чтобы точно настраиваться на голос и сразу улавливать звуки человека, попавшего в беду[11]. Помните плач или смех ребенка? Стремление ответить на эти сигналы глубоко укоренено в нас.