Булгаков поставил рюмку на стол, смерил меня взглядом:

– Знакомы?

– Пока что нет, – ответил я и протянул ему руку. – Дмитрий Петрович Всемирский, литературовед и критик. А вас я сразу узнал, уж простите, Михаил Афанасьевич.

– Надо же. – Булгаков ухмыльнулся. – Обретаю, стало быть, популярность в литературных кругах!

– Будет вам скромничать. Читал отрывки из вашего романа «Мастер и Маргарита». Надеюсь, когда-нибудь смогу прочесть весь – до того увлекательно и самобытно получается!

– О как. – Булгаков, заслышав про прочтение мною отрывков, удивился прямо-таки безмерно. – А где же это вы читали отрывки моего романа, позвольте спросить?

– Самиздат, – уклончиво ответил я. – Уж и не вспомню, от кого мне достались сии черновики, но было это чудесно, повторюсь. Кто же вдохновил вас на все эти чудесные эпизоды, с балом у Воланда, к примеру? Александров?

– Александров… – со смешком пробормотал Булгаков. – Александров, конечно, тот еще… творец.

Он оглянулся, будто ища взглядом режиссера. Но тут, насколько я знал, собрались лишь сценаристы и писатели – те, кто виртуозно владел словом, а не кинокамерой, хотя, возможно, были в этих множествах и весьма солидные пересечения. Я вспомнил, как однажды драматург Ермолинский обмолвился, что для живого общения нужны те, кто мыслит словами, а не картинками. И, как мог видеть теперь, что-то в его словах было – люди, разбившись на группки и вооружившись рюмками и тарелками, оживленно болтали о том, о сем. До моих ушей доносились слова «революция», «литература», «герой», «конфликт» и «драма» – пожалуй, каждое из них могло описывать очередной рассказ или пьесу кого-то из присутствующих.

Между тем Михаил Афанасьевич, скривив мимолетно губы, будто попробовал слово «конфликт» на вкус, произнес:

– Забудем Александрова на время, Дмитрий Петрович. А что до моих черновиков… Материал для них копился довольно долго. Всё началось, когда в начале 30-х мы сдружились с Уильямом Буллитом, послом США в Москве…

И Булгаков поведал мне о тайных встречах в прокуренных квартирах и слабо освещенных клубах, кишащих бдительными сталинскими агентами НКВД. Об их беседах – посла чужой и чуждой капиталистической страны и русского писателя, который так до конца и не стал советским. Буллит был поклонником «Дней Турбиных», Булгаков хотел как минимум издаваться в США и Европе, а как максимум – уехать туда.

Но это не значит, что каждая их встреча сводилась к спору «ну когда же, когда». Они жили в Москве 30-х, где пытливый человеческий дух, подобно джазовой импровизации, бесконечно искал смысл и красоту в диссонансе времени и окружающей «безнадеге».

– Мы просто видели этот мир иначе, чем большинство живущих в столице, –оправдывался Булгаков. – По-разному, но, главное, по-своему, а не «как сказали». И потому нам было интересно сверять ощущения о Москве и Союзе, о жизни в целом, чтобы понимать, что мы не сошли с ума. А потом, с год примерно назад, случился прием в «Спасо-хаусе», который показал, насколько взгляд Буллита и американцев на советских людей разнится с нашим собственным взглядом на самих себя.

23 апреля 1935 года в «Спасо-хаусе», великолепном особняке предпринимателя Второва на Арбате, состоялся любопытный прием, на котором собрались «500 самых значимых людей Москвы», кроме Сталина. Американцы, как принимающая сторона, честно веселились и пытались развеселить гостей, но это у них не очень-то получалось. Большевики-интеллектуалы Бухарин, Бубнов, Радек были уже на излете политических карьер и думали о том, что ждет их после отставки. Тухачевский, Егоров, Буденный, высшее командование армии СССР, к тому моменту уже были заложниками двойной игры советской и немецкой разведок. Театральная же элита разучилась наслаждаться жизнью и пребывала в режиме вечного ожидания беспричинной расправы – быстрой либо мучительно долгой, тут уж как повезет.