Впрочем, разговаривать не хотелось никому. Кузя так и не отделался от чувства вины и потому предпочитал держать язык за зубами и не быть обузой остальным. Толик, в это утро повадками напоминающий сторожевого пса, постоянно стрелял тревожным, настороженным взглядом по лицам Серёги и Лидочки и знай нарезал вокруг них круги, желая постоянно удерживать парочку в поле своего зрения. Борька же в принципе болтать не любил. А Серёга с Лидочкой, не сговариваясь, тщательно избегали любой близости. Чем ещё больше изводили Толика, чуявшего в этом какую-то связывающую Лидочку и Серёгу тайну.

Когда лагерь скрылся с глаз, Серёга вздохнул с облегчением. Он вновь ощутил возможность дышать полной грудью. А потом Серёгины мысли полностью перескочили на Хумвой. Его черепаха как раз показалась впереди, занимая более, чем полнеба.

– Хумвой! – сам себе пробормотал под нос Серёга, не отпуская взглядом вожделенную вершину.

В это раз название горы вырвалось из его уст радостно и почтительно.

– Да, Хумвой, – согласился идущий за ним Борька.

К подножию они подошли, когда уже стемнело.

– Встанем пораньше и поднимемся на вершину, – решил Серёга, с сожалением поглядывая на уходящую ввысь громаду вздыбленного черепашьего бока.

Хумвой теперь был невероятно близко, его можно было потрогать рукой. И всё же главная цель – вершина – терялась где-то в вышине, невидимая от палатки.

Ночью Серёге не спалось. Устав ворочаться в тесной палатке под мерный Борькин храп, он вылез наружу и обомлел. Прямо над Хумвоем повисла огромная и яркая, как прожектор на стадионе, луна. Под её матовым светом склон горы лоснился, выгибаясь словно кошка. Ночью Хумвой вовсе не был похож на черепаху, в его изгибах явственно читалось нечто кошачье, уютное, даже мурлыкающее. Серёге захотелось погладить гору, накрыть её ладонью, ощутить мягкость и упругость вершины, желанной как женская грудь. Он вспомнил про Лидочку и покраснел.

Но утром Серёгу и Борьку, вылезших из палатки, встретил лишь мутный полумрак. Сколько было видно, кругом лежал туман – плотный и почти непроницаемый. Видимость не более десяти метров. Серёга внутренне застонал от такой подлянки. Рассчитывать, что эта заволочь уберётся в ближайшие два часа – нечего и думать. А ждать нельзя, к вечеру они должны быть в лагере, иначе вертолёт улетит без них, что будет катастрофой, ведь Кузя далеко уйти не сможет. И даже если геологи заберут с собой Кузю, то у Серёги с Борькой не хватит продуктов, чтобы добраться до населёнки. Да и бросать больного товарища они не могут.

Все эти думы промелькнули в Серёгиной голове в мгновение ока, но легче ему от этого не стало.

– Что делать будем? – словно прочитав, что он думает, спросил Борька.

– Что-что, – ворчливо откликнулся Серёга, настроение которого опять упало ниже абсолютного нуля, – потащимся обратно, вот что! Кой чёрт лезть наверх, чтобы смотреть в это молоко.

На глаза Серёги непроизвольно навернулись слёзы обиды. Такой облом он и предположить не мог. «Наверняка сейчас в лагере Толик Лидочку по груди гладит! А ты, лопух, понадеялся, что Хумвой позволит тебе на себя залезть, и остался с носом!» – пришла откуда-то ещё более ужасная мысль.

– Слушай, может хоть попробуем? – видя Серёгины страдания, сочувственно подсказал Борька, – Мы ведь так близко!

И Серёга решился.

– Быстро сворачиваемся, рюкзаки оставим здесь и налегке пойдём на вершину, – скомандовал он, параллельно выдёргивая колышек, чтобы собрать палатку.

На склоне туман ещё сильнее сгустился. Да так, что подъём воспринимался лишь на ощупь. Но Серёга упрямо лез наверх. Борька оказался не таким резвым, приходилось часто останавливаться, чтобы не потерять его в этом мареве. Ожидая Борьку, Серёга во все глаза всматривался, ища признаки прояснения – их не было. Только туман, плотный и мутный как толстый полиэтилен.