Или еще пример. Пригласил я одного столяра. Руки золотые. Думал, налажу столярное дело, буду продавать изделия у себя в магазине. Ему предлагаю двадцать процентов от цены. Так он меня эксплуататором обозвал. Говорит, что выручку надо делить пополам. Я ему и так и сяк разъясняю: станки – мои, помещение – мое, магазин – мой, материал – мой, ты соображаешь, что ты говоришь? Да двадцать процентов – это из уважения, а по-хорошему и десять много. Ушел. Сейчас живет без работы, рассказывают, что жрать ему нечего.

Алексей Алексеевич. Да, Саша, народ такой. Испорченный. Налей еще, на работу не пойду. По полям сегодня проеду. Заодно проветрюсь.

Выпили еще. Посидели, помолчали, закусывали.

Бондарев. Ты знаешь, Алексей, воруют у меня все, кто только может. И ведь ни хрена не сделаешь. Давай еще тяпнем. Я завелся что-то. Но ничего – прорвемся, победим.

Опять выпили. Закусывают молча. К офису подъезжает Воронин на «Ниве». Останавливается невдалеке.

Воронин (обращаясь к рабочим, ремонтирующим фасад). Ребята, Александр Иванович на месте?

Рабочие. У себя, на месте. Только к нему начальство приехало.

Воронин. Какое начальство?

Рабочие. Глава администрации.

Воронин. Ну что ж, подожду. Торопиться мне некуда.

Прошел, сел в приемной. Услышал голоса. Они раздавались из-за неплотно прикрытой двери.

Алексей Алексеевич. Победим, Саша. Куда мы денемся? Надо только держаться друг за друга.

Бондарев. А тут не так давно Мишка ко мне зашел. Ты его, наверное, знаешь – смотрящий. Тринадцать лет отсидел за убийство. Серьезный человек. Я ему кое в чем помогаю. Спрашивает меня: «Иваныч, а ты Чеченца обидел чем-то?» Чеченец – это кличка. А так-то он русский. Говорит, жил в Грозном, и в его квартиру в самом начале войны попал снаряд. Уехал. Черти его занесли к нам. Ко мне на работу попросился. Я его взял, поселил, накормил. И вот за все это, ты только представь, он Мишке говорит: «Давай его, то есть меня, ошкурим. У него доллары есть». Не знал он, сволочь, что мы с Мишкой в доверии, я же это не афиширую. Рассказал я Мишке все как есть. Он говорит: «Согласись – и мы его зароем. Никто никогда не найдет». Нет, говорю, пришли его ко мне, я с ним потолкую.

Алексей Алексеевич. Ну и как поговорили?

Бондарев. Хорошо поговорили. Сели в кафе. Спрашиваю его: «Ты говорил это?» И все дословно, как Миша, пересказал. Вертеться он не стал. Побледнел и сознался: «Говорил». Но, дескать, только чтобы попугать. Ну, я не стал разводить антимонию. Спокойно ему пояснил: «Имей в виду, если что-нибудь случится со мной или с моими родственниками, тебя не убьют, нет – тебя будут рвать по кускам, пока не сдохнешь. Понятно?». Он ответил, что очень понятно. И еще ему сказал, чтобы мне больше на глаза не попадался. Вот с тех пор я его и не вижу.

Алексей Алексеевич. Суровый ты, Саша, но по-другому нельзя: народ такой сволочной, не люди, а мусор. Если честно, то Мишку-то я сам давно знаю. Он мне на прошлых выборах помог: двое после беседы с ним свои кандидатуры сняли. И сейчас поможет. Так-то вот. Ну, наливай еще.

Опять выпили. Воронин сидел оцепенело. А из-за двери продолжали слышаться пьяные голоса.

Бондарев. И вот еще что, Алексей. Друг у меня новый появился. Встречались мы с ним еще в той, советской жизни. Большой начальник был. Заместитель управляющего в союзном тресте – «Спецстрой». Работать меня учил. Сейчас здесь живет, недалеко, в деревне. На пенсии. Научил, как видишь: теперь кто он и кто я? Ты веришь, за всю жизнь заработал он на кооперативную квартиру в хрущевке. Вот такой деятель. Говорит, многим помогал. Помощник хренов за чужой счет. Государственным добром распоряжаться – герой какой. Ты свое заимей и попробуй дай. Посмотрю я на тебя