Полуэктов смотрел в забранный красным деревом подволок красавицы-яхты, думая о том, что так жить больше нельзя. Он устал от акул-партнеров, от занудства жены, алчности дочери и рыбьей холодности Ларисы, бездарно изображавшей оргазм и проявление чувственности. Да, Лариса была хороша, как бывает, хороша редкая статуэтка из полированного дерева или слоновьей кости. К ней приятно было прикасаться, престижно обладать, она порождала гамму приятностей в момент соития. И все же она была чужой. Господи, он бы поменялся с последним работягой, еле сводящим концы с концами, но живущим настоящей жизнью, со всеми ее проявлениями дружбы и любви. Где в тебе в первую очередь видят классного парня, а не кредитку, где тебя любят за личные качества, а не за толщину кошелька. Где можно быть естественным и не бояться казаться смешным; в мире, где удавка-галстук не имеет никакого значения.

Полуэктов встал, накинул легкий халат и вышел из каюты. Он прошел просторным коридором в свой кабинет, где в заменяющее стандартный иллюминатор панорамное окно виделась далекая кромка берега. Александр Сергеевич плеснул полстакана «Перье» – другую газированную воду он не признавал, – но пить раздумал, бессильно опустил тяжелый коньячный стакан на письменный стол. Выдвинул ящик стола, достал тяжелый коллекционный револьвер, откинул в сторону барабан с тусклой латунью мирно спящих в своих гнездах патронов, защелкнул его обратно, взвел собачку спускового механизма, приставив холодное дуло к шее, и выстрелил.

Услышав верещавший будильник, Серега Котов, судорожно «выбросился» на поверхность серой реальности из красочного сериала сна. Рядом храпела Люська, в соседней комнате орал голодный младенец, который приходился ему сыном. В комнате тещи на высоких оборотах работал «бульдозер». Ириадна Тоэродоровна спала сном утомлённого праведника, хотя страдала искривлением личной жизни и носовой перегородки, мучая Серегу политинформацией по воскресеньям и харизматическим храпом по ночам.

Но спала эта старая сволочь, чутко. Как только Серега покушался на «честь» жены, затихала и начинала кашлять, хрипеть и всячески сбивать молодых супругов с ритма.

Котов открыл холодильник. Не найдя там ничего нового, почесал то, что притаилось в семейных трусах и… пошел в туалет. Освободившись от бурных вод, шумно испортил воздух, зевнул и стал собираться на работу.

«Господи, как достала эта работа, бесконечная разгрузка контейнеров, редкий монотонный секс со скучающей женой, вечное отсутствие денег, дырявые носки, вопли младенца, храп тещи, вопли пьяных соседей».

Вонючий совок! Почему он не родился в семье рядового олигарха? Он же создан для другой жизни – для яхт, балов, дорогих автомобилей и пахнущих горячими карибскими ночами женщин. Он пришел в эту жизнь за праздником, а довольствуется скромной ролью Золушки. И все от него чего-то требуют: начальник, жена, теща, младенец и даже попугай, которого подарили Ириадне на пятидесятилетие, но кормить почему-то должен он.

Попугай имел типичную семитскую внешность и умел разговаривать. И этого пернатого «жида» он ненавидел больше всего. Птица проснулась, кося на него ехидным нерусским глазом.

– Дарррмоед! – неожиданно завопил птиц. – Добррррое утррро, пррроолетарий!

Серёга поперхнулся водой из-под крана и выплеснул из немытого граненого раритета остатки в раковину.

– Коррроста имперррриализма! – продолжила вещать птица. – Прррротивный!

Ненависть брызнула у Сереги из глаз – он распахнул клетку и свернул ненавистному жидо-масону голову. На душе стало легче.

Алик проснулся от первых лучей солнца. Ласковое утро, мягкими лапками, касалось его испитого лица. Ночевал он в скверике по причине своей бездомности и любви к алкоголю. Возраста Алик не имел, на женщин смотрел исключительно в целях что-либо «выжалобить» – будь-то денежка на «беленькую» или что-то съестное.