И глядели на него.

И в глазах их виделся… разум? Что ж, это больше не удивляет.

– После поняла, что их использовать можно, – он наклонился, коснулся теплой головы, сквозь которую пушок пробивался. – Надобно узнать, не пропадали ли близ Китежа люди. Или обозы. И не случалось ли людям торговым себя странно вести. Они… на многое способны. На много большее, чем в книгах пишут.

Девочка. То, что вцепилось в штаны, точно было девочкой. И Ежи поднял её, заглянул в синие глаза.

– А еще бралась изводить… любовниц вот. Или мужей неугодных. Или старых надоевших родственников. Игруши уходили в чужие дома, чтобы вернуться после к матушке.

Теперь выругался уже князь.

И уточнил.

– Давно?

– Старшему двадцать лет… младших она рожала уже для того, чтобы обратить.

– Я не виновата! Это все оговор! Это ведьмы! Ведьмы!

– Молчи уже… – Фрол Матвеевич рукой махнул. – А ведь поговаривали, что неладно стало, но я не верил. А ей вот верил. Как себе…

– Вы… вы сами все! Виноваты! Пришли… я принимала, как гостей дорогих…

– Что делать-то? – поинтересовался князь, глядя не столько на женщину, которая замолчала по движению пальца его, сколько на Ежи и существ, что облепили его.

– С ними? Я могу попробовать отпустить, но…

…странно, отвращения к нечисти Ежи не испытывал. Скорее уж жалость, ибо были они вовсе не виноваты в случившемся. Да и что творили, то по слову «матушки» своей.

– …они с нею связаны крепко. И может статься, что не захотят уйти.

– Свидетелями будете? – князь обратился к купцам.

И оба поклонились.

Только Фрол Матвеевич заметил робко:

– Целителя бы кликнуть…

– Кликнем.

– Не стоит, – Аглая погладила лоб Никаноры. – Она спит. К ней… играть ходили. Чувствовали, что она… в положении пребывает.

Аглая робко покраснела.

– Они все-таки дети. Любопытные. И… и вредят только когда разыграются. Вот и играли. Она просто устала. Пусть спит.

Фрол Матвеевич выругался сквозь стиснутые зубы.

– Что ж, свидетелей для обвинения хватит, – произнес Радожский задумчиво. – В доме, думаю, и вещественные доказательства найдутся… отпускай.

…знать бы еще как.

Ежи поднял девочку, показавшуюся ему невесомой, и, заглянувши в глаза, сказал:

– Иди. Ты еще вернешься сюда. В другом теле. В настоящем.

Она моргнула.

И улыбнулась.

А после рассыпалась пеплом. И на колени взобрался следующий… и еще один. Их было так много, что Ежи вовсе счет потерял. В какой-то момент он перестал вовсе понимать, где находится и что делает. Он смотрел в чужие глаза.

Вытаскивал чужие души.

Забирал черноту, их измаравшую, и давал свободу. А черноту оставлял себе, благо, камень подходящий в кармане отыскался. И он старался, он делал все, может, не по науке, но что сделать, если он, Ежи, неуч такая…

…меня часто спрашивают, можно ли простить врага. И я со всей ответственностью утверждаю: Боги простят. Мое дело лишь поскорее устроить их встречу.

Из личных записей некоего Н., человека на редкость непримечательного, правда, лишь в глазах собственных соседей, меж тем среди людей иных известного более, как Слепой клинок.

Он отпустил всех.

Стася видела.

И это было страшно. Ей хотелось отвернуться, закрыть глаза, но вместо этого она заставляла себя сидеть и смотреть.

Считать.

И не сбиваться.

Кто-то тихонько плакал, подвывая. Кто-то матерился. А Стася вот смотрела. И потому уловила момент, когда Ежи покачнулся да начал тихо клониться набок. Она успела подскочить к нему, откуда только силы взялись, да подхватить, уложить на лавку. И сказать последней твари, темной и страшной:

– Он… пока не сможет.

– Ты? – вполне внятно поинтересовалась тварь.