– Не знаю, – честно ответил Ежи. – Но думаю, что ничего хорошего. Сперва он ослабнет. И попытается выжить так, как умеет…

В темноте клацнули белые зубы.

– А потом… потом или вовсе утратит разум, тогда и узда с него спадет. Или…

– Погибнет?

– Да.

Конь сам нашел свое стойло и одним прыжком, который обыкновенная лошадь не смогла бы сотворить, оказался внутри. Он вытянул шею и дунул в лицо Ежи теплым гниловатым дыханием.

– Надо найти того, кто это с ним сделал, – сказала Стася, сжимая кулаки. – Найти и…

– Найдем, – пообещал Ежи. – Обязательно.

Найдет и разберется, о чем думал человек, когда тащил в город опасную нечисть.

Аглая с трудом дождалась рассвета.

Несколько раз она подходила к двери, прижималась к ней ухом, вслушиваясь в шорохи там, снаружи. Почти решалась выйти, но всякий раз останавливалась, говоря себе, что не стоит спешить, что…

Смех.

Веселое шлепанье босых ног.

И снова смех. Едва слышный зов:

– Поиграй с нами!

Плач, от которого сердце останавливалось. И тут же вновь:

– Поиграй, поиграй…

Эти голоса – Аглая ближе к рассвету поняла, что их несколько – и заставляли отступать, пятится к постели, на которой разлеглась пушистая кошка. В темноте её глаза отливали отраженным светом, а шерсть казалась вовсе белой.

Кошка урчала.

Ворчала.

И голоса отступали.

– Звать на помощь бесполезно, – сказала Аглая кошке, потому что молчать было выше её слабых сил. – Все спят. И не проснутся, даже если пожар приключится. А он рано или поздно приключится. Или не пожар.

Она тихонько вздохнула и, забравшись на кровать, – игрунки, верно, почуяли неладно, а потому в Аглаину комнату не совались – добавила:

– Завтра надо будет сказать… только кому?

По-хорошему следовало бы доложить Эльжбете Витольдовне, чтобы уж она собрала комиссию, с магами, с людьми государевыми, которых положено звать в подобных случаях. Но вот… послушают ли Аглаю? Нет, должны бы, но… но вдруг послушать послушают, а её запрут?

В школе?

Или… или отдадут Гурцееву, который тоже запрет, но не в школе?

Станут опять говорить… всякое. Аглая уже поняла, что говорить ведьмы умеют красиво, и как знать, не поверит ли она вновь, что все правильно, что все так, как должно?

Глупый страх. И долг велит одно, а сердце трясется заячьим хвостом.

– Если не скажу, то… плохо. Они ведь не просто так появились, – Аглая погладила кошку, которая от прикосновения этого заворчала. – И сильные, если весь дом убаюкали. Тут до беды недолго… может, уже даже… но… поверят ли?

Кошка вздохнула.

И Аглая тоже.

А потом раздалась песенка, которая без слов, чем-то напоминающая мурлыканье, и стих шепоток, и звуки шагов тоже стихли, и вовсе стало тихо-тихо.

– Я скажу ей, – решила Аглая, прикрывая глаза. Сон, с которым она так старательно боролась, все же подкрался. – Она умная… она поймет, что нужно делать.

Золотое правило: у кого золото, у того и правила.

Из откровений некоего Фимки Кривого, бездельника и лиходея, которому удалось дожить до седин и даже пристроиться в хорошие крепкие женские руки.

Утро не задалось.

Еще с ночи не задалось, когда Стася, воротившись в комнаты – в них было все так же душно и тяжело – пыталась уснуть. Она до рассвета проворочалась на мягких перинах, которые стали вдруг то слишком уж мягки, то чересчур комковаты, да без толку.

Сон не шел.

И мерещилось вот…

Бес, что улегся в ногах, тихо урчал, но урчание его нисколько не спасало. А потом сквозь ставни пробился тонкий луч, и Стася поняла, что и дальше притворяться спящей смысла нет.

Вот ведь…

– Конь? – почтенная вдова, еще более грузная и краснолицая, чем прежде, поджала губы. И щеки её надулись двумя пузырями, а три подбородка легли один под другой, прикрывая шею. – Какой конь? Коней у меня много. Оставляют.